Журнал Виктора Франкенштейна. Питер Акройд

мостовой перед таверной.

      Когда я возвратился к Уэстбруку, то обнаружил, что он успел спросить еще две кружки пива.

      – Биши выхаживает свой гнев, – сказал я ему. – У него пылкая душа.

      – Мистер Шелли горяч, как огонь. Это хорошо. Нам нужны натуры, выкованные в пламени.

      – Я заметил, что здесь, в Англии, принято давать волю чувствам.

      – Да – с тех самых пор, как в Париже произошла революция. Мистер Шелли прав. А вот и он. Видите – его трость покачивается у окна? Да, и мы также получили освобождение. Те события помогли создать нового человека.

      – Новый тип человека?

      – Вы смеетесь надо мной.

      – Нет. Поверьте мне, не смеюсь.

      – Теперь мы – не правда ли? – чаще даем волю слезам.

      – Мне не с чем сравнивать. А, вот и Биши.

      – Похоже, – сказал Биши, со смехом присоединяясь к нам, – я превращаюсь в объект внимания. На мой счет судачили.

      – В этой части города вы являете собою зрелище необычное. – Уэстбрук подошел к стойке и возвратился с еще одной кружкой для Биши.

      – Неужели?

      Казалось, он был искренне удивлен, и мне пришло в голову, что он не сознает собственной необычности.

      – Один молодой человек глаз не сводил с моей трости.

      – Они все бедняки, сэр. Но ничего плохого они вам не желают. Большинство из них достаточно честны.

      У Биши сделался смущенный вид.

      – Простите меня. Я не собирался подвергать сомнению его честность. – Он быстро отхлебнул из кружки.

      – Удивительно, – сказал я, – как они не взвоют от ярости.

      – Что вы говорите, Виктор?

      – Будь я вынужден вести крайне плачевную жизнь, в то время как окружающие купаются в богатстве, я жаждал бы разнести этот город в пух и прах. Я жаждал бы уничтожить мир, лишивший меня свободы. Сотворивший меня.

      – Превосходно сказано. – Уэстбрук поднял кружку, обращаясь ко мне. – Я и сам часто размышлял о том, что удерживает этих бедняков в рабстве.

      – Религия, – сказал Биши.

      – Нет. Не это. Ничем подобным их не проймешь. Они такие же язычники, как и жители Африки.

      – Рад это слышать, – отвечал Биши. – Выпьемте за смерть христианства!

      – Нет, – продолжал Уэстбрук. – Дело в страхе перед наказанием. В страхе перед виселицей.

      – Что им достается от жизни? – спросил я у него, начиная хмелеть от пива.

      – Сама жизнь, – отвечал Уэстбрук.

      – Этого, думается мне, достаточно. – Биши успел побывать у стойки и возвратиться с тремя новыми кружками. – Ценность жизни – в ней самой. Нет ничего более драгоценного.

      – И все же, – сказал Уэстбрук, – вести ее можно с достоинством. И без страдания.

      – Жаль, что в этой жизни подобное невозможно. – Биши поднял свою кружку. – Ваше здоровье!

      – Что вы хотите сказать? – обратился к нему Уэстбрук.

      – Страдание неотъемлемо от человеческого существования. Радости не бывает без боли, ей сопутствующей.

      – Это возможно изменить, – произнес я. – Мы должны создать новую