Песни Петера Сьлядека (сборник). Генри Лайон Олди

рукоять меча. Значит, жив. Все равно, после удара Любины он не скоро оправится.

      Подбегает один из маршалов турнира. Сквозь гул трибун пробиваются его слова:

      – Поздравляю доблестного рыцаря с победой! По традиции турниров победитель имеет право на трофей. Какую деталь доспеха желает забрать благородный рыцарь? Шпору? Латную перчатку? Пояс?..

      Любина Рава смотрит на Зигфрида. Отличный доспех. Богатый. Кираса миланской стали, – «гусиная грудь»! – новомодный шлем-бургиньон с тройным забралом, пластинчатые латы гибкостью превосходят кожаные. И кругом золото: изображение грифона, отделка наручей и оплечий… На любой ярмарке за такой доспех кучу денег отвалят. А земли Равы не приносят подобающего дохода, и князь Рацимир скуп…

      – Шпору? Перчатку?! – смеется Любина чужим, краденым смехом. – Ну уж нет! Согласно древним правилам я забираю себе весь доспех соперника! Велите доставить ко мне в шатер!

      Он стаскивает шлем, победно усмехаясь прямо в лицо растерянному маршалу.

      Дело сделано.

      Мальчишка получил достойный урок.

      – …победа! Я сделал его! Войны не будет!

      – Ендрусь! Ты герой! Дай я тебя расцелую!

      – Люкерда, вспомните о приличиях! Я не могу допустить…

      – Нет, он герой! Он все равно герой! Только… Почему мы по-прежнему сидим в этом подвале?!

      – Потому что наш уважаемый атаман допустил ошибку. Настоящий воевода Рава никогда бы не сделал этого.

      – Чего?

      Ендрих ошарашенно моргал, озираясь по сторонам. Он еще был там, на турнирном поле, глядел на поверженного Зигфрида, ухмылялся в лицо маршалу…

      Голос Джакомо Сегалта звучал удивительно просто: ни издевки, ни свойственного старику сарказма. Одно лишь искреннее сожаление:

      – Рыцарь Любина не посягнул бы на личный доспех Зигфрида. Конечно, откуда вам знать, что обычай забирать доспех побежденного фактически не действует уже добрых сорок лет? Теперь победитель довольствуется лишь почетным трофеем. Поступить иначе означает публично унизить побежденного соперника…

      Старик, морщась, запустил длинную руку в груду добра позади себя. С противным скрежетом извлек кирасу, к которой пряжками крепились гребенчатые, непропорционально большие оплечья.

      – Бок надавила, – пояснил он, хотя никто его ни о чем не спрашивал. – Я понимаю вас, Ендрих. Если вы польстились на эту весьма скромную броню, то уж доспех Майнцского наследника… Все-таки вы разбойник, не сочтите за грубость. Вам просто не могло прийти в голову, что вы наносите Зигфриду кровную обиду. Формально это не запрещено турнирными правилами. Но… Будущий маркграф не простил вам публичного позора. Вернее, не простил рыцарю Любине Раве, воеводе князя Опольского. Мне очень жаль, Ендрих. Нет, мне правда жаль. Ведь вам почти удалось…

      В подвале повисло тягостное молчание.

      – Черт, ведь я же! Я… – Ендрих угрюмо отвернулся, пряча лицо.

      Было слышно, как наверху, в корчме, майнцы принялись горланить песню.

      – Что ж, пожалуй, теперь мой черед, – заставил себя улыбнуться