Не хлебом единым. Владимир Дудинцев

Иванович окинул палату быстрым взглядом, но Надю не заметил. Улыбнулся, подчиняясь медицине, и шагнул назад.

      Через два дня утром он опять пришел – на этот раз в маленьком – женском халате. Увидел Надю, сел около нее, взял за руку и, шутливо хмурясь, сказал:

      – Ты у меня молодец.

      Слушала его Надя спокойно, иногда, закрывая глаза от подступающей боли, смотрела на его желтый, лысеющий лоб, на крепкие белые зубы, стараясь заглянуть в душу этого до сих пор непонятного ей человека. Но видела только умные, ласковые, немного насмешливые, черные глаза. «Что же ты не говоришь своего мнения? – думала она. – Что бы придумать? Что значит эта похвала: молодец?»

      – Да-а, – сказал, улыбаясь, Леонид Иванович. – Восстание. – И весело оглянулся по сторонам. Засмеялся, покачал головой. – Навела порядок! Теперь, смотри мне, чтоб выздоровела!

      – Ты знаешь, – тихо и слабо заговорила Надя, – я до войны, еще девочкой, лежала в больнице. В Ленинграде… Там не было такого…

      – А теперь полежишь в Музге, – ласково ответил он, как бы не уловив ее главную мысль. Помолчал, улыбаясь, подбирая какое-то шутливое слово, и сказал: – Музга, как видишь, относится к тебе лучше!

      Нет, он не собирался сегодня беспокоить ее серьезными разговорами. Он решил ее развлечь веселыми новостями.

      – Ты знаешь, этого павиана и пьяницу Максютенко от меня забирают! В филиал Проектного института. Я думаю, я ломаю голову – для чего? А его как специалиста по чугунным трубам! Он, значит, авдиевскую машину проектировал, так его теперь и на другую берут. Пошел человек! Впрочем, без меня он быстро пропадет…

      – Ты сказал, авдиевскую? – как бы нехотя спросила Надя. – Это ее забраковал приезжий твой, доктор наук? А другая – может, это Лопаткина машина? – И Надя подняла на него спокойные, серые глаза.

      – Ты думаешь? Возможно… Они там все вместе с Шутиковым с ума посходили. О трубах только и говорят. Галицкий, правда, мне предсказывал, что авдиевская машина дальше опытного образца не пойдет. Может, там тоже почуяли, спохватились…

      – Да… – сказала Надя, и Леонид Иванович опять не заметил особого звучания в ее голосе.

      – Ты устала? – спросил он, и глаза его влажно потеплели.

      – Нет. – Надя тоже улыбнулась. Но она думала о чем-то постороннем.

      – Смотри, не затевай больше ничего. Твое восстание имело, так сказать, лишь частный успех. Завтра, смотришь, привезут сюда мадам Ганичеву, и вся твоя подзащитная публика пойдет в коридор. Это не мною и не тобой учреждено. Это блага, которые на данном этапе распределяются в соответствии с количеством и качеством труда. Уравниловка – вещь вредная. Я вот, например, в больницах не лежу совсем. Должность не позволяет. На ногах болею. Мы если ложимся, то ужо не встаем. – Сказав это, Леонид Иванович важно закрыл глаза. Потом приоткрыл один лукавый глаз и засмеялся. – А т-такой человек, как ты, когда болеет, на него приятно посмотреть. Он должен находиться в особых условиях. Ты ведь у меня особенная. Редкий цветок! А вот когда Ганичева ляжет… Эта баба