Жизнь наградила меня. Людмила Штерн

конторы было метров двести. Мы подкатили к дверям, и я увидела табличку: «Сухумское железнодорожное отделение Комитета государственной безопасности (СЖОКГБ)».

      Шотик с удовольствием покосился на мое окаменевшее лицо. Мы поднялись на второй этаж, прошли по мрачному узкому коридору со стенами цвета подгнившего шпината, и остановились перед обитой черной кожей дверью. Шота Георгиевич распахнул ее передо мной.

      – Прошу входить и чувствовать себя непринужденно.

      Жестом усталого полководца он указал мне на кресло, а сам уселся за стол. Всё в этом кабинете, кроме портретов Дзержинского и Хрущева, было обито черной кожей: и диван, и кресло, и лампа, и даже чернильный прибор. На вешалке висела черная кожаная куртка. Шота достал черный кожаный портсигар, вынул оттуда американскую сигарету «Кэмэл», постучал ею по крышке портсигара, щелкнул черной кожаной зажигалкой (при этом она издала музыкальную фразу из «Сильвы») и, откинувшись в своем кресле, сладко затянулся. Затем он снял телефонную трубку и заговорил по-грузински. В ту же минуту зазвонил другой телефон. Шота приложил трубку ко второму уху, не вынимая изо рта сигареты. Это было виртуозное па-де-труа. В первую трубку он смеялся, в другую кого-то отчитывал. Потом грозно рявкнул в первую и заворковал во вторую. Потом первую положил на стол, и оттуда доносилось тихое кваканье. Второй он, вероятно, рассказал анекдот, потому что сам захохотал, раскачиваясь в кресле, и вдруг спросил по-русски:

      – Понимаешь всю пикантность, представляешь?

      В трубке, очевидно, поняли всю пикантность, потому что Шота закивал головой.

      – Учти, родной мой, подобные ошибки стоят головы.

      Потом он положил на стол и вторую трубку, и она продолжала тявкать рядом с квакающей первой.

      – С этим Гаргадзе просто умора… Такой болван, будто и не грузин вовсе.

      – Чем провинился Гаргадзе? – вежливо спросила я.

      Шота не ответил. Встал из-за стола, подошел к книжной полке, сунул руку между седьмым и восьмым томами сочинений Ленина и достал оттуда два бокала и бутылку армянского коньяка.

      – Предлагаю выпить за начало твоей счастливой супружеской жизни.

      – Шота Георгиевич, вы забыли повесить трубки, и у вас телефон теперь занят. К вам же не дозвониться.

      – Телефон занят, потому что хозяин занят…

      Первую трубку он бросил на рычаг, а второй что-то приказал. Среди непонятных гортанных звуков я уловила слова «Афон» и «Штерн». Мы выпили коньяка, и тут снова зазвонил телефон. Шота выслушал сообщение.

      – Слушай свою телеграмму: «Буду Афоне пятнадцатого скорым Москва – Тбилиси зпт проверь расписание тчк безумно соскучился зпт трудом дотягиваю последние дни нежно целую твой Витя».

      – А как же тайна переписки, Шота Георгиевич?

      – Ой, не смеши, – замахал он рукой. – Дай лучше краткое описание лица.

      – В каком смысле?

      – В прямом. Как он выглядит?

      – По-моему, прекрасно. Но вам-то какая разница?

      – Глупый вопрос! Мне же нужно, чтоб