Анастасия. Загадка великой княжны. Питер Курт

здоровья. Анастасия действительно была больна. Домашний врач семьи фон Кляйст, доктор Т. А. Шил ер, периодически посещал ее летом 1922 года. «Пациентка дружелюбна, – отмечал он после первого визита, – отвечает на вопросы кратко, только “да” или “нет”, не вдается в объяснения». Шилер нашел у нее острую анемию и отмечал, что Анастасия «очень бледна и пульс у нее слабый». Он полагал, что ей около двадцати пяти лет (царской дочери в это время был бы двадцать один год).

      Три дня спустя ее состояние ухудшилось: «Пациентка очень сдержанна. Практически не отвечает на вопросы; очень бледна; поддерживает рукой голову; редко улыбается на шутки». Доктор Шилер также обнаружил, что даже легкое прикосновение к черепу причиняет ей сильную боль: «Она избегает ответов на вопросы об ушибах головы; очевидно, что серьезная травма имела место». Десятого июня Шилер пишет: «Она ничего не говорит о себе, не сообщает даже свой возраст». Четырнадцатого июня она «замкнулась в себе» и отказалась от еды. А около месяца спустя она уже «более дружелюбна и доверчива к семье, но по-прежнему отчужденна с другими».

      Двадцать девятого июня Анастасия чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы появиться на небольшой «вечеринке», но 31-го она вдруг, задыхаясь, упала на пол. «Она в полусознании и говорит что-то невразумительное… Во сне она говорит по-русски какие-то малозначительные вещи. Произношение хорошее. Один раз она отчетливо позвала: “Вероника!”»

      Болезнь приковала ее к постели. Третьего августа она «совершенно замкнута, очень беспокойна. Чувствует себя плохо». Ей давали дигиталис и морфин. Зинаида Толстая поселилась с ней в комнате, чтобы ухаживать за ней. Именно тогда, когда она находилась в полусознании и под воздействием наркотиков, и всплыли первые подробности ее «истории».

      «Что я только пережила! Было всё, грязь и всё, всё».

      Так Анастасия говорила позже о полутора годах, прошедших со времени исчезновения царской семьи в Екатеринбурге до ее попытки самоубийства в Берлине. Одни и те же слова повторялись рефреном в ее повествовании: всё, всё, ужасно, страшно, спешка, грязь, кровь. Женщина, знавшая ее позже, в 20-е годы, наблюдала как зачарованная, когда Анастасия, прикрыв глаза рукой, пыталась вспомнить события лета 1918 года, особенно «последнюю ночь, когда нам пришлось поспешно одеться». Откинув прядь волос, она спросила: «Видите шрам у меня за ухом?»

      За правым ухом у нее действительно был глубокий шрам. Ее приятельница рискнула предположить, что это мог быть результат несчастного случая.

      «Да, вы правы, – с горечью сказала Анастасия. – Это был несчастный случай… очень тяжелый несчастный случай». Она помолчала. «Не знаю, как это точно передать… но я потеряла сознание, всё вокруг потемнело, и я увидела звезды, и был ужасный шум».

      «Это была рана?» – спросила приятельница, глядя на шрам.

      «Нет», – сказала Анастасия неуверенно.

      «А что это было?»

      Анастасия снова помолчала немного. «Почему