Он убил меня под Луанг-Прабангом. Ненаписанные романы. Юлиан Семенов

Ага, он приходил на литературную дискуссию».

      – Здравствуйте, товарищ Степанов, – сказал седой, – меня зовут Виктор Михайлович. Бога ради, простите этих ребят: они дети горькой русской эмиграции, в их сердцах постоянная боль. Ведь ни одна нация, кроме русской, не знала такой опустошительной эмиграции. Кто это с вами?

      – Эд Стюарт, писатель из Штатов.

      Виктор Михайлович кивнул Эду и сказал:

      – В России перемены… Идти вдвоем с американцем к нам на шхуну… Не боитесь, что дома потревожит КГБ?

      – Боюсь, – ответил Степанов. – Видите, как боюсь…

      – Он что – из ваших американцев?

      – То есть?

      – Марксист?

      – Почему? Нормальный империалист.

      – У вас тут есть что выпить? – спросил Эд. – Кроме пива, конечно.

      – Я говорю только по-немецки, – ответил Виктор Михайлович. – Что он спрашивает?

      – Он хочет выпить.

      – У нас вообще-то безалкогольный студенческий корабль, но вас я угощу из своих запасов.

      – Вы тоже студент? Или как?

      – Я преподаватель.

      – Чему учите? – хмыкнул Степанов.

      – Хватит об этом, – улыбнулся Виктор Михайлович. – Я сейчас вам принесу «Посев». Мы защищаем вашу последнюю книгу от советской критики. Герр Шульц! – крикнул он вдруг страшным, немецким, командным голосом. – Герр Шульц! Три виски! Герр Шульц!

      Появился здоровенный, толстый немец.

      – Кто это? – спросил Эд одного из американцев, которые по-прежнему стояли чуть в стороне, словно родители, наблюдающие за тем, как играют детишки.

      – Это их Гиммлер, – засмеялся самый высокий американец, – какой-то оберфюрер.

      – При чем тут Гиммлер, – поморщился Виктор Михайлович. – Этот американец говорит по-русски?

      – Ни бельмеса, – ответил Степанов.

      – Обычная американская невоспитанность. Молодая нация, нет культуры, ничего не поделаешь. Герр Шульц – старый демократ.

      Потом Степанов и Эд долго ходили по набережной. Белые ночи были на изломе. В серых, зыбких ночных сумерках лица людей были трагичны и нереальны.

      – Политика может простить ту или иную ошибку, но она не простит глупости, – говорил Степанов задумчиво. – Живет у вас Керенский, Струве, тысячи других наших эмигрантов – и пусть себе живут. Но когда вы поддерживаете НТС, то вы поддерживаете фашизм: они шли с Гитлером во время войны и сжигали в печах детей.

      – Почему вы думаете, что мы их поддерживаем?

      – Откуда на шхуне появились три ваших паренька в штатском?

      – Вы думаете, они – наши?

      – Уж не наши, во всяком случае.

      Эд рассмеялся.

      – Только не думайте, – сказал он, – что если я ругаю моего президента, то, значит, я выступаю за вас. Ругать тех, кто неверно правит твоей родиной, совсем не значит желать ей зла. Часто – наоборот.

      – Вы ругали своего президента?

      – Буду. Когда вернусь.

      – В какой газете? Я посмотрю.

      Эд назвал газету, от которой он приехал.

      – Между прочим,