Он убил меня под Луанг-Прабангом. Ненаписанные романы. Юлиан Семенов

успеть, ты гений…

      22.35

      – Уточек, – повторил Эд, – это хорошо, что вы любите уточек. Большие вы все гуманисты, как я погляжу. А вот меня эта машина возбуждает, как кабан, который прошел номер охотника за пределом выстрела. Видишь, чарли нас услышали и с перепугу включили свет. Наивные чарли, они думают, что мы сверху видим их по свету. Они совсем не думают о наших локаторах. Черт, куда это они делись? Успели-таки, – сказал он, откинувшись на спинку своего кресла, – спрятались под скалу. Молодцы. Здорово ездят эти лаосские парни.

      Он прикинул по карте, когда они должны выйти из гор на равнину. Выходило, что примерно через пять часов они должны быть на равнине. Там, решил он, чарли от него никуда не денутся.

      – Отбомбимся здесь, – сказал он, – через пять часов мы встретимся с ними на равнине.

      – Да, командир, – ответил Билл и нажал кнопку. Самолет тряхнуло: бомбы полетели вниз.

      22.38

      Когда отгрохотало эхо и после взрыва бомб стало вокруг неприглядно темно, Ситонг, двигая нижней челюстью (видно, здорово заложило уши), сказал:

      – Все. Теперь можно спокойно ехать. Через шесть часов я передам тебя с рук на руки, а там, во Вьетнаме, русские ракеты, там они не так лихо летают, там они побаиваются. Тебя не задело?

      – Нет.

      – А уши?

      – Ничего.

      – Едем, – сказал он шоферу, – или снова надо покрутить?

      Шофер рассмеялся – он был веселым парнем – и ответил:

      – Я же не выключал мотора!

      Когда они двинулись дальше, он по-прежнему веселился, объясняя Ситонгу, что со страху он не успел выключить мотор и, пока американец бомбил, очень боялся, что комиссар услышит, как работает мотор, и даст крепкую выволочку: по инструкции мотор полагается выключать во время бомбежек.

      – Интересно бы посмотреть в глаза этому летчику, – сказал Степанов. – Молча посмотреть ему в глаза.

      – У него кровавые глаза. Что в них смотреть? В них надо стрелять.

      Ситонг говорил неверно. Глаза у Эда были голубые, добрые, очень красивые. И Степанов смотрел в эти глаза дважды: первый раз в Скандинавии, во время фестиваля молодежи. И он не просто смотрел в эти глаза. Он был хорошо знаком с обладателем этих глаз.

      Они тогда пошли вдвоем на шхуну «Мария» – это был штаб антисоветского центра. По скрипучей лесенке они спустились в прокуренный трюм; там ревел джаз и потные негры метались между столиками с бесплатным пивом. На стеллажах вдоль бортов были разложены брошюрки НТС. От табачного дыма щипало глаза. К столику, за которым сидели Степанов и Стюарт, подошли два парня – маленький толстяк и белобрысый верзила в белом джемпере и мятых белых джинсах.

      – Это мой друг, – сказал белый парень, тронув грудь спутника мизинцем, – он из Кении.

      Выкатив белки, тот широко улыбнулся.

      – Меня зовут Ононкво, – сказал он, – я учусь в Киле. До этого я вкусил советского рая в Москве. Откуда вы, друзья?

      – Я из Нью-Йорка, – ответил Эд и вопросительно посмотрел на Степанова.

      – А я из Москвы.

      – Русский? Почему вы здесь? Какой русский? –