Бриллианты для диктатуры пролетариата. Пароль не нужен. Юлиан Семенов

дым, и поэтому сосал потухшую папиросу, то и дело обкусывая мундштук.

      – Ну, так как он? – спросил Прохоров. – Не куражился?

      – Тяжело было… Сначала я решил, что влип.

      – Ты влипнуть не мог. У него доказательств нет.

      – Он долгий мужик-то, хмурый. Его толком не поймешь… Дальше вот что было… Ну давай, под сальце.

      – Будь здоров. Сорока.

      – Твое здоровье, Константиныч…

      – Сам чего не пьешь?

      – Пью… Я тут и вчера принимал, на вчерашнее-то потяжелее ложится, сам знаешь как… Ништо-ништо – а потом сразу валит, а Розка – она требовательная… Она сказала: «Если я себя не люблю, то кто меня полюбит? Всех остальных я постелью меряю. Раньше вы нас этим мерили, а теперь свобода – я эмансипированная…»

      Прохоров захохотал:

      – Ты что, серьезно к ней присох?

      – Это ты к чему? На себя потянешь? Пока не отдам. Не проси…

      – Как ты уговорился-то с ним?

      – Он поедет туда, куда я скажу, и в то время, когда попрошу, а ты или там кто из твоих посмотрят: один он выехал или поволок с собой ребят с Лубянки.

      – Это ты ничего придумал. А как он сказал про согласие?

      – Сказал, что деньгами все не возьмет.

      – Это как? Ему и для родителей гроши нужны…

      – Он сказал, чтоб десять миллионов деньгами, а остальные в ценностях. Половину – бриллианты и сапфиры, половину – золото, в браслетах, кольцах и монетах.

      Прохоров выпил, подышал салом, рассмеялся:

      – Ах, Тернопольченко! Якобинец! Сын Маркса! Каков, а?!

      – Ты такой же, – сказал Сорокин. – Не лучше…

      Будников быстро взглянул на Галю в кивнул ей головой:

      – Пора. Я боюсь, он сейчас развалится… Иди, Галка.

      – Ты это чего? – удивился Прохоров. – Я-то здесь при чем?

      – При том… К стенке ставишь работягу, когда он хлеба уворует, а здесь миллионами вертишь – нет разве?

      – Сорока, ты чего?

      – Ничего… Я еще хуже, не обо мне речь…

      Дверь отворилась без стука…

      – Здравствуй, Сорока, – сказала женщина, сверкнув цыганской, быстрой улыбкой. – Без меня гуляете, мальчики?

      – Это Роза, – сказал Сорокин, – знакомься…

      – Ненахов, Константин, – представился Прохоров, мы тут, вас дожидаясь, немного позволили.

      Галя взъерошила волосы Сорокину и ласково попросила:

      – Миленький, пойди голову холодной водичкой вымой, тебе лучше станет…

      – Пойди освежись, – хохотнул Прохоров. – Добром просим…

      Сорокин быстро поднялся и вышел из комнаты.

      – На брудершафт? – предложил Прохоров. – Давай, Розочка!

      – Я финь-шампань не пью, я только легкое вино себе позволяю.

      – Для первого раза можно рюмашечку крепенького – от него голову крутит, как в вихре вальса.

      – У меня и с легкого кружится все в голове, Костя.

      – Со свиданием.

      Он выпил залпом полстакана коньяку, обнял Галю и жадно поцеловал ее. Она хотела было легонько освободиться, но он обнимал ее все