Птичий рынок. Людмила Улицкая

Я тебе игрушки там достала…

      Гордею хотелось вернуться на улицу, к детям, которые наверняка его ждут. Но на столе не было ни конфет, ни печенья, нечем их угостить, и он пошел к игрушкам.

      Стал расставлять кубики, которые превратятся в дома, и он будет катать между ними машинку. Слышал малопонятный разговор мамы и бабы Тани. Вернее, не хотел понимать, чтобы не испугаться.

      – Полгода думала, что образумится, придет… Первое время хоть переводы иногда присылал, а потом вообще. Исчез, козлина. Даже на ребенка ни копейки… Последние два месяца за квартиру нечем было платить. Хозяин гопарей нанял, чтоб выкинули… Вот с двумя чемоданами осталась. И с этим…

      – О-хо-хох…

      – Одна я, может, куда и приткнусь, а с ним… Пусть с вами побудет, теть Тань…

      – Что ж, говорено уже…

      – Спасибо.

      – Просрала свое женское счастье, теперь вот маешься.

      – Какое счастье, теть Тань? Вы б его видели…

      – Что, гвоздил он тебя? Пил запоями? А?

      – Пить – не очень, а руку поднимал.

      – Ну так, видать, доводила. Ты – языком, а он – кулаком. Пилила, а?

      – Срывалась… Но я человек эмоциональный. Что, молчком всё, что ли?

      Баба Таня скрипуче посмеялась:

      – В постели надо свою эмоциональность проявлять, а не так. Срыва-алась она…

      – А что ж вы с дядь Витей разбежались?

      – Но-ка! Ты в нашу жизнь не залазь. Свою устрой, тогда и будешь…

      – Извините.

      Мама вошла в комнату и сказала Гордею дрожащим голосом:

      – Наигрался? Надо поспасть. Заканчивай.

      Гордей молча кивнул. Собрал в кучку кубики… Спать не хотелось, и теперь он вообще трудно засыпал днем, но говорить об этом было страшно. Лучше слушаться.

      Умывались не под краном, а под какой-то кастрюлей, в дне которой был штырек. Этот штырек нужно было толкать вверх, и тогда из отверстия лилась вода… Кастрюля висела высоко, и вода стекала Гордею под рукава, за шиворот. Вместо раковины было ведро на табуретке, из него иногда вылетали грязные капли…

      – Белье там в стопочке, – говорила баба Таня, – сами застелитесь.

      Мама застелила железную кровать и уложила Гордея на чистую, но пахнущую какой-то прелью простыню. Накрыла одеялом. Присела рядом. Потом прилегла.

      Смотрела на Гордея странно-пристально, гладила по голове. Молчала. Гордей тоже смотрел, смотрел на нее, а потом его глаза устали и закрылись. И он уснул.

      После того как проснулся, началась жизнь без мамы.

      Гордей, конечно, спросил бабу Таню:

      – А где мама?

      Та ответила:

      – Уехала твоя мама. Со мной покоротаешь… Вернется потом. – И добавила строго: – Не плачь! Не люблю плаксунов. Я их в печке сушу.

      Гордей оглянулся на большую, покрытую пыльной известкой печь и не стал плакать. Что толку… Маму слезами не вернешь, а эту старуху, которая, может, по-настоящему Баба-яга и притворяется простой бабушкой, разозлишь. Возьмет и засунет в печку, а маме скажет потом, что он потерялся.

      Баба Таня покормила его гречневой кашей с колбасой и отправила гулять во дворе.

      – Там на задах,