Птичий рынок. Людмила Улицкая

Гордею.

      Потом шли по улице без асфальта. Вместо асфальта была кочковатая земля, ямки присыпаны чем-то серым, хрустящим. Может быть, потом, когда подрастет, Гордей узнает, что это зола от сгоревшего угля.

      Справа и слева домики в один этаж, ворота, покрашенные синим или зеленым, тянулись щелястые заборы… Улица была длинная, однообразная, и уставший Гордей не верил, что у нее есть конец.

      У одних ворот, некрашеных, деревянных, мама остановилась.

      – Ну вот, – выдохнула успокоенно.

      А Гордею стало страшно от этого выдоха. Словно мама поставила точку, но поставила в неправильном месте. Он слышал, что писать это очень сложно. Кроме букв есть еще точки, запятые, какие-то другие знаки, и если их поставить не там, то слова станут означать не то, что нужно.

      Мама взялась за железное кольцо и открыла калитку в воротах. Перекатила через деревянный порожек-доску сумки. Одну, другую. Оглянулась на Гордея:

      – Заходи. Чего ты…

      Он послушно вошел на заросший травой двор. По центру трава была низкая, а вдоль забора, у ворот – высокая, волосатая, с темно-зелеными листьями.

      – Это крапива, – сказала мама, – ее не трогай. Кусается.

      В мамином голосе появилась жизнь, даже что-то веселое… Нет, не веселое, а такое, от чего Гордею стало легче. Захотелось прыгать, играть.

      Слева стоял домик, в нем была обитая черным потрескавшимся материалом дверь. Дверь заскрипела, когда мама потянула ее на себя.

      – Тёть Тань, – позвала мама. – Ты тут?

      Из глубины домика ей что-то ответили.

      – Пойдем, – сказала мама, втаскивая сумки в полутьму.

      В этой полутьме было душно и жутко. Так, наверное, выглядит жилище Бабы-яги. А вот и она. Темная, в платке, налезающем на лицо, в сером переднике. И скрипуче она говорит:

      – А, прибыли? Я уж и ждать перестала.

      – Да всё так… – жалобно отозвалась мама, стала объяснять: – Думала, наладится еще. Ждала тоже…

      – Ну чего ж, проходите. – И Баба-яга, наоборот, сама пошла к ним; Гордей прижался к маме. – А это и есть твой?

      Мама быстро и мелко закивала:

      – Он. Гордей.

      – Не дождалась Ольга-то. Не увидала.

      – Да-а…

      – А как его так, ну, ласково называть?

      Мама посмотрела на Гордея:

      – Гордюша, наверно.

      – Гордюша… Это от “гордый”, получается.

      – Ну, не знаю. Можно Гордейка как-нибудь…

      – Ладно, проходите. Чего в пороге мяться…

      Мама подтолкнула Гордея вперед:

      – Познакомься, это баба Таня. Твоей родной бабушки Оли сестра. И тоже, значит, твоя бабушка. Понял?

      В доме пахло невкусно. И то ли от этого запаха, то ли от усталости Гордея снова стало тошнить. Он глотал набегающую изнутри в рот горечь обратно, а она возвращалась.

      – Как доехали-то? – спросила баба Таня.

      – Боле-мене… Доехали.

      – Есть, поди, хотите?

      – Я бы поела. Привезла тут кой-чего. – Мама стала открывать одну из сумок.

      – Доставай-доставай. У меня-то не шибко. Пенсю почти всю Виктору