Мой друг бессмертный. Анна Гурова

спросила Ники. – Ура!

      – Постыдилась бы, бессовестная! – неожиданно резко отреагировала мама. Как будто и не уговаривала только что бабку прекратить тиранство. У нее было измученное, расстроенное лицо. Ники стало ее ужасно жалко.

      – А давай больше ее на порог не пустим! – предложила она. – Проклятая бабка! Одни неприятности от нее! Вечно прикатится, обхает нас, во все углы залезет, все перероет, как тюремщик какой-то!

      Мама вздрогнула, и к ней снова вернулся ее обычный покорный, испуганный вид.

      – Ты пойми, – тихо произнесла она, – она старый, одинокий, больной человек…

      – Это бабка-то больная?! Ха! Да она в сто раз здоровее тебя!

      – Мы у нее единственные близкие люди…

      Ники слушала и не ощущала в мамином голосе искренности. Ей казалось, что мама говорит это по обязанности.

      – Она по-своему о нас заботится…

      – Мама, она нас не любит!

      – Как ты можешь такое говорить! – ужаснулась мама. – Ты же у нее любимая внучка…

      – Мама, она меня не любит. Она и тебя не любит. Она вообще никого не любит… кроме себя!

      Ники выпалила эти жестокие слова и вдруг осознала, что так оно и есть. Мамино лицо пошло красными пятнами.

      – Как не стыдно! – возмущенно воскликнула она. – Слышать тебя не желаю! Ох, что за дочь у меня, сущее наказание! У всех дети как дети, только у меня…

      – Ты ее тоже не любишь! – перебила мать Ники. – Ты ее боишься! Ты всех боишься! И бабки, и Толика, и вообще!

      Мама вылетела из гостиной, хлопнув дверью почище бабки, – как только стекло в двери не разбилось.

      – Ага, правда глаза колет! – проорала ей вслед Ники, бросилась в свою комнату и заперлась там.

      Закрыв дверь на защелку (сама привинтила на четыре надежных шурупа в прошлом году), Ники упала на тахту и вытянулась, закинув руки за голову. Душе у нее все клокотало. Со стенки на нее глядел густо накрашенными глазами финский рокер из группы HIM, заморенный нордический красавец; стоит один-одинешенек в черном пальто посреди заснеженной тундры, а над головой у него ослепительное холодное финское солнце. Ники он мистическим образом напоминал Рэндома, несмотря на полное отсутствие внешнего сходства. Она несколько минут рассматривала знакомый до мельчайших деталей плакат, пока не почувствовала, что ярость постепенно унимается. В соседней комнате бормотал телик, на кухне мама сердито гремела кастрюлями. «Ну ее к черту, эту бабку! – злобно подумала Ники. – Мама права – хватит с ней ругаться. Я с ней вообще разговаривать больше не буду. В следующий раз приедет, начнет на мозги капать, а я на нее посмотрю как на пустое место – и она сразу заткнется…»

      Нет, ну что за жизнь пошла! Нигде покоя нет – ни дома, ни в школе, на улице педофилы нападают, а теперь еще и бабка совсем одичала! Может, уйти из дому? А куда? Не на улицу же! Или в студии у Нафани поселиться? А что, там трамвайная печка и чайник, размечталась Ники. Положить на пол матрас – и жить-поживать. И никто не воспитывает, в магазин не гоняет, уроки делать не заставляет… Сказка, а не жизнь. Вот только по ночам на Леннаучфильме, наверно, страшно…

      Ники