Это Америка. Владимир Голяховский

они с Яшей ушли звать бригаду для обрезания, живо переговариваясь на ходу[39].

* * *

      Пришел специалист – мохел – с бригадой помощников. Женщин попросили выйти. Он быстро управился со своей задачей, а потом они пили кошерное вино, пели и танцевали вокруг тела. Маруся с Розой со страхом наблюдали за ними в проем двери.

      Хоронили Михаила Штейна на еврейском кладбище. Над завернутым в саван телом десять мужчин читали кадиш, а Маруся с Розой должны были стоять в стороне: женщины не могли участвовать в кадише.

      Маруся огорчалась, что Мишу не положили в гроб, шептала дочери:

      – Что же это такое?.. Гроба нет, все не по-нашему, все чужое…

      Роза обнимала мать и плакала:

      – Боже, как мы хорошо жили еще вчера…

      Потом им разрешили попрощаться с телом. Маруся прильнула к своему Мише, оглянулась, украдкой перекрестила его и засунула в складку савана христианский крестик. Она была уверена, что так надо, и опять шепнула дочери:

      – Я знаю – Мишенька сам хотел бы иметь крестик.

      Роза подумала: «Уж лучше крестик, чем обрезание после смерти…» К ним подошел раввин и неожиданно надрезал ножницами их кофты.

      – Ой, что это? Зачем?

      Услужливый Яша тут же объяснил:

      – Это полагается по обряду. После похорон вы должны выбросить эти вещи.

      Когда все мужчины ушли, мать и дочь прокрались на кладбище и долго стояли над ровной свежей землей, на которую положили белую мраморную плиту. Маруся очень огорчилась, что на могиле не возвели обычного в России холмика:

      – Что же это такое? Холмика могильного – и того нет. Все не по-нашему, не по-людски…

      Она шептала молитву и долго крестилась.

      Яша вернулся, проводил их домой и объяснил:

      – По нашему закону женщины не должны готовить семь дней, а только сидеть на полу и оплакивать покойного.

      Все эти дни он приносил им кошерную еду и принюхивался – не варили ли они чего-нибудь. А они варили, конечно, – свое, некошерное.

      Маруся сказала Яше:

      – Я хочу сделать холмик и поставить над моим Мишенькой деревянный крестик. Надо обязательно крестик поставить. Я знаю, ему бы это понравилось.

      Яша от испуга даже отскочил в сторону:

      – Ой, что вы такое говорите! Крест на еврейском кладбище! Ой, я даже не могу этого слышать. Раввинат никогда такого не разрешит.

      – Да ты поговори со своим раввином. Раввинат ведь на кладбище не приедет, а раввин, он из России, он тамошние обычаи знает. Может, разрешит, а?

      Маруся раньше не была религиозной, но смерть мужа пробудила в ней желание соблюсти христианские обряды. Они с Розой ходили плакать на кладбище каждый день, и Маруся всякий раз крестила гладкую плиту. За ними ходил Яша, становился в стороне и тоже молился.

* * *

      После девятого дня Маруся стала говорить о возвращении в Россию.

      А Роза сказала матери:

      – Мам, я не хочу возвращаться.

      – Не хочешь?.. – Маруся была обескуражена. – А чего ты хочешь – жить здесь?

      – Я хочу уехать в Америку.

      – В Америку?.. А как же я?..

39

Обрезания покойника действительно нередко случались в Израиле. В газете New York Times от 10 ноября 1999 года напечатали заметку: «Геннадий Ригер, представляющий в израильском Кнессете русских эмигрантов, поднял вопрос о прекращении практики посмертного обрезания беженцев из России для захоронения их по еврейскому обряду».