Екатерина Великая. Владычица Тавриды. София Волгина

самые умные и самые добрые, самые голубые и самые глубокие глаза во всей империи.

      Екатерина взволнованно, с чувством отвечала:

      – Говори… Все, что ты говоришь, любо мне более всего в целом свете.

      – Все сказал, что хотел. Ан нет, не все. У тебя еще прекрасные руки. Твои пальцы… – и он принялся целовать каждый из них.

      – Гриша, зацеловал, хватит, хватит! Давай, я твои глаза поцелую, – просила Екатерина, с трудом вытягивая свои ладони из его рук.

      – Что ж мои? Подумаешь – серые, один – так и совсем незрячий, – отвечал тот пренебрежительно.

      – А вот я и его целую, так же, как и зрячий. Он тебя совершенно не портит. Для меня они самые необыкновенные.

      Потемкин засмеялся.

      – Хорошо, тогда я скажу, что твои – самые… неотразимые.

      – Неотразимые? Как сие понимать? – счастливо вопрошала Екатерина.

      – Как? Ну, вот зрит тебя человек, матушка моя, будь то человек мужеского пола, али женского, и сразу чувствует: он пойман, не хочет отводить своего взгляда. Вот я бы смотрел бы и смотрел на тебя! А в чем дело? В том, что глаза Ея Величества разят в самое сердце.

      Екатерина шутливо отреагировала:

      – Ну, не пугай меня, сердце мое, глаза, как глаза…

      Протянув руку к низкому столику, она взяла маленькое, с инкрустированной серебряной ручкой зеркало, кокетливо поводила у глаз.

      – Глаза, как глаза, – паки резюмировала она. – Мне нет дела, как их другие воспринимают, лишь бы они тебе были любы.

      Отложив зеркало, она еще с минуту оглядывала и расцеловывала своего красавца и, наконец, вспомнив, что они с Григорием собирались позировать художнику, поднялась с его колен.

      – Пойдемте, милый граф, покажемся нашему художнику. Посмотрим, как он сумел передать наши глаза на полотне.

      Она боялась, что Григорий откажется идти, понеже его всякий раз надобно было уговаривать: не хотел Потемкин никакого своего изображения.

      Но Потемкин встал, застегнул мундир, который, украшенный Андреевской лентой, демонстрировал его могучую фигуру во всей красе. Екатерина, залюбовавшись, с трудом удержалась, паки не прильнуть к нему.

      Григорий несколько раз провел гребнем по волосам и был готов. Обернувшись к ней, весело позвал:

      – Что ж, царица сердца моего, пойдем, посмотрим на портрет. Уж не знаю, как мои глаза, но твои никогда никакая кисть не сможет доподлинно передать. Их надо видеть живыми.

      В дверях Екатерина остановилась, взяла его за руку, посмотрела на него тем самым неотразимым своим взглядом, молвив:

      – Счастье ты мое! За что мне такое счастье!

* * *

      Что Потемкин неодолимый ревнивец, Екатерина прочувствовала с первых же дней. Он не спускал с нее глаз, и она остерегалась лишний раз милостиво улыбнуться какому-нибудь более-менее молодому офицеру. Поскольку, увидев таковую, обращенную не к нему улыбку, Потемкин резко отворачивался и начинал грызть ногти.

      Его покои находились прямо под спальней Екатерины. Поднимался он к ней в будуар по винтовой лестнице. Хотя они виделись едва ли не ежедневно, они бывало, находясь в соседних