Екатерина Великая. Владычица Тавриды. София Волгина

кои русские солдаты взяли, не жалея живота своего.

      – Чают, да напрасно! Я не Петр Федорович, коий отдал своему идолу Фридриху все, что наша армия завоевала у пруссаков.

      Потемкин сморщился, как от зубной боли.

      – И вспоминать тошно то бесславное время с императором Петром!

      Григорий некоторое время молчал.

      – А что значит, матушка, артикулы, кои подчеркнуты линейками, – спросил он, углубившись в карту.

      Екатерина заглянула ему через плечо:

      – Подчеркнутые означают, что коли зайдет спор об них, то настаивать не стоит. Можно уступить в случае крайности.

      Потемкин оторвался от бумаг, повернулся к ней суровым лицом.

      – Никаких крайностей граф Румянцев не допустит! Тем паче теперь, когда он перешел Дунай и угрожает Балканам. Корпус одного генерала-поручика Суворова может разогнать турок, даже, мыслю, и без помощи генерала Каменского, – сказал он с непререкаемой уверенностью.

      – Дай-то Бог! – молвила императрица, с любовью оглядывая своего любимца, паки склонившегося над картой. Она принялась разглядывать карту с отметками разорительного движения самозванца. Вид сих отметок изрядно раздражал Екатерину. Ей мечталось поскорее изловить его и вытрясти из него душу, заставить держать ответ за пролитую кровь его невинных сограждан. Мало ей было страшной чумы в сердце России! Теперь другая чума по всему Поволжью, и злодей метит идти на Москву! Неужто, сей вожак, враль, и убийца надеется выйти сухим из учиненного им бунта? Не боится казни? Сказывают, Степка Разин безбоязненно шел на эшафот и перенес четвертование без стона и крика. Впрочем, зачем шел, то и нашел!

      Почувствовав, что начинается головная боль, она решительно отбросила невеселые мысли. Первая иная мысль пришла о вчерашней беседе с Дидеротом. Познакомившись с ним два месяца назад, Потемкин оценил француза как пытливого, легко воспламеняющегося, «аки вьюноша», философа. Екатерина, обернувшись к Григорию, сообщила:

      – Намедни мой именитый гость занимал меня целых два часа. На мой взгляд, он изрядно погрузнел. Ты заметил?

      – Мне для того хватило и одного глаза: на государевых-то харчах, опосля их нищенских обедов…

      Екатерина, рассмеявшись, поведала:

      – Порой, Гришенька, с ним невозможно рядом сидеть. Вдруг его обуяет какая-то мысль, и, дабы пояснить ее мне, начинает в пылу хватать меня за руки так, что у меня потом синяки появляются. Как вам таковое?

      Потемкин заломил крутую бровь:

      – Мыслю, пора его отослать в родные пенаты, сударыня-государыня. Пусть там он хватает всех, кого вздумает, – сказал угрюмо он, – и синяки пусть там ставит всем подряд, а не здесь…

      – Гришешишечка, ну, оное случилось не более двух раз, и мне не было больно.

      – Ужели ты думаешь, я не замечаю, как он тебя утомляет и как надоел своими разговорами о высоких материях? – отвечал Потемкин, грызя свои ногти, изредка с укором взглядывая на Екатерину. Та молчала. Потемкин хмыкнул:

      – Молчишь? Правильно. Пора ему в путь-дорогу!

      – Он