Берег мой ласковый. Павел Кренев

Шел он осторожно, озираясь, вглядываясь в даль.

      Потом Батагов сидел на кокорине и наблюдал, как Борисов с винтовкой наперевес ходит меж кустов и то наклоняется, то выпрямляется.

      Вот он остановился, присел, стал работать руками.

      «Нашел первого!»

      Вот Николай опять идет вперед. Останавливается. И вдруг поднимает к плечу винтовку, раздается выстрел…

      Вернувшись на позицию, Колька сидел на бруствере сгорбленный, словно переломленный навалившейся заботой. Его била дрожь.

      – Чего трясесся, дитятко? – спросил его Батагов с изрядной ехидностью.

      Стуча зубами, Борисов рассказал, что один финский солдат был еще живой.

      – Ноги были у него перебиты. На руках уползал в свою, вражью сторону. Хотел в меня…

      – Ну и чево?

      – А добил я ево. В грудь выстрелил. Он и голову уронил.

      – Ну и чево?

      – Я ведь первый раз эдак в человека… В упор… Жалковато вроде, человек же…

      Батагов вдруг вспыхнул весь, шагнул вперед.

      – А в рожу ты не захотел, земеля? Молокосос, мать твою… Жалко ему! Ты ежели врага жалеешь, хреначь-ко к чухонцам. Может, они тебя и пожалеют, по головке погладят.

      Он подошел к Кольке, крепко сграбастал его за шиворот, тряхнул пару раз, отчего Колькина голова заболталась на шее, как на шарнире.

      – Ты чего жалостливый такой, щеняра? Думашь, он пожалел бы тебя, придурка, если встренулись бы вы на узкой тропочке? Ты разве не слыхал, что финны делают с нашими пленными? Глаза выкалывают, потом мучают до смерти. Солдатик этот чухонский поглумился бы над тобой вдосталь, а уж потом бы и пристрелил. А ему, вишь ты, жа-алко врага стало! От щеняра!..

      Силантий ходил вокруг Кольки, тряс плечами, кряхтел, будто хотел сбросить с себя навалившуюся злость. Но злость не сбрасывалась, висела на нем цепко.

      – У тебя, рядовой Борисов, одно желание должно быть, когда враг перед тобой. Как ты Таньку свою хочешь в постель уложить, также ты должен хотеть убить своего врага. Не убил, значит, он сам тебя и убьет. Или же снасильничает твою мать, твою сестру, спалит твой дом. Он же враг! Запомни, Колька, он не человек, а он враг! Он сюда за этим и пришел!

      Батагов скрутил новую цигарку. И пока ее мастерил, он молчал, только сосредоточенно сопел. Силантий не мог отвлекаться от цигарки. Когда запыхтел вонючим махорочным дымом, закатил глаза, сделал сладкую затяжку, тогда продолжил:

      – Ну, ты понял меня, рядовой Борисов? Главное запомни: враг не должен гулять по твоей земле, а должен с дыркой в голове или там в пузе валяться и гнить в поганом овраге. Там ему самое место.

      Колька от такой беседы давно уже перестал трястись. Он теперь стоял почти навытяжку перед своим командиром и бормотал, впрочем, вполне твердо:

      – Первый раз я, Силантий Егорович… Оробел вот, смутился… Больше не повторится.

      А Батагов сидел на окопном бруствере, дымил, будто блиндажная печка-буржуйка, и приговаривал:

      – Ладно, боец, будем считать, что ты понял все. Надо теперь к бою готовиться, вот что…

      9

      Опять