Кот знает всё. Юлия Лавряшина

у него стали какие-то больные. – Ты нисколько не похожа на этих…

      Он неопределенно мотнул головой, а потом неожиданно сказал:

      – Мне кажется, ты любишь яблочный сок.

      Можно было, конечно, разочаровать его, но Женька опять сделала шаг навстречу:

      – А что, у меня черенок из темечка торчит?

      Его ладонь только скользнула над ее головой, но Женька успела почувствовать тепло.

      – Вроде нет. Сейчас возьму, садись. – Он отодвинул стул, усадил ее и умчался, так и не ответив на глупость, за которую она уже поругала себя.

      Когда на столике возник узкий, слегка запотевший стакан с яблочным соком, она вдруг решила: «А чего дергаться? Раскручу его немножко и сбегу, не откроет же он ради меня сезон охоты…»

      Как-то просительно улыбнувшись, он представился, хотя она и не спрашивала:

      – Зови меня Мишкой.

      – Я думала, так сейчас уже не называют…

      – А мне понравилось это имя, – ответил он так, будто сам себя назвал.

      Это было так странно, что Женька слегка растерялась, не нашлась, что ответить. А Мишка улыбнулся ей, точно пытался подбодрить, потом огляделся, не рассеянно, как обычно принято в баре, а слишком даже внимательно, и с неожиданной грустью сказал:

      – Здесь так много несчастных людей…

      – Несчастных?! – не поверила она своим ушам. – Да они все до одного в деньгах купаются!

      – Вот я и говорю, – произнес он загадочно и умолк, потягивая свой сок.

      И когда Женька уже потеряла надежду услышать толкование, вдруг продолжил:

      – Деньги имеют обыкновение наслаиваться между людьми. Многие из тех, кого ты здесь видишь, одиноки просто невероятно, хотя у всех есть родители. Но они разобщены. Они существуют в разных плоскостях и даже не стремятся пересечься, вот что обидно.

      Он говорил как священник: произнося вслух именно то, что думал. И печаль в его глазах казалась неподдельной… Женька решила, что никогда не смогла бы открыться до такой степени незнакомом человеку. Разве что маме… Или Свете… А Мишкины родители, похоже, не особенно им интересовались.

      Чтобы утешить его, она заметила:

      – Независимость – это не так уж плохо.

      Но он тут же заспорил:

      – Ты ведь не пережила того, о чем говоришь. Свобода такого рода – это вакуум. Свобода от любви, от разговоров, от всего, понимаешь? От всего, из чего состоит семья.

      «Ничего нового, – успела подумать Женька. – Но как ему удается произносить банальности так искренне?»

      – Многие из этих ребят даже «доброе утро!» не успевают сказать своим матерям, те уже на работе, когда они просыпаются. И потом… Большинство из них обзавелось большими капиталами не так давно. Если б они существовали таким образом с самого рождения, а то… Эти дети не научились жить в вакууме, понимаешь?

      Она не понимала. Никогда не жила в вакууме – мать окутывала ее любовью с младенчества. И Женька тоже испускала навстречу нити нежности, которые были прочнее любых денежных канатов. Если иногда и давали трещину, то срастались уже к вечеру,