Темная вода. Ханна Кент

здорова? Больных в семье вашей нет?

      Девочка покраснела.

      – Я здорова, миссис. – Она открыла рот, желая показать Норе зубы, но Нора смущенно замотала головой.

      – А доить, Мэри, ты умеешь? И масло сбивать?

      – Умею. У меня руки к этому очень даже привычные.

      Она вытянула вперед руки, словно вид вспухших костяшек и натруженных ладоней мог послужить доказательством ее умелости.

      – А за маленькими присматривать приходилось?

      – Я всегда помогала маме с ребятами. Если восемь нас, как же без этого? – Девочка подалась вперед, шагнув к Норе, словно из боязни, что та утратит к ней интерес. – А еще я пряду хорошо. И встаю спозаранку. Прежде птиц просыпаюсь, так мама говорит. Я и стирку на себя беру, и шерсть чесать. У меня спина сильная. Хоть весь день напролет могу одежду выбивать.

      Нора не могла сдержать улыбки, слушая эти пылкие уверения.

      – Ты раньше-то в работницах бывала?

      – Да, миссис. Меня этим годом на ферму, что к северу отсюда, на летний срок брали.

      – И как тебе? Понравилось?

      Мэри помолчала, облизнула пересохшие губы.

      – Трудная там была работа.

      – Ты не захотела остаться там, да?

      Мэри пожала плечами:

      – Я на другую ферму хочу.

      Нора кивнула, превозмогая внезапную головную боль. Прежде ей не приходилось так бесцеремонно расспрашивать незнакомых девчонок. Помощников обычно нанимал Мартин. Мужчины, которых он приводил в дом, были тихими, они не боялись работы в поле, а в доме точно стеснялись: и съеживались, прижимая руки к бокам, будто боялись ими что-нибудь сломать. Ловко, одним движением очищая от шелухи картофелину, они уже искали глазами следующую. Они бубнили розарий, спали на полу и вставали еще до света. Эти мужчины – широкоплечие, с задубевшими ногтями – пахли сеном и луговыми травами и редко улыбались. Одни возвращались год за годом, другие – нет. Нанимать же работницу им с Мартином никогда не было нужды.

      Нора решила повнимательнее рассмотреть девочку, и та глянула на нее в ответ – ясноглазая, зубы стиснуты от холода. Выношенное платье было ей явно мало – запястья далеко торчали из рукавов, лиф жал в плечах и спине, – но опрятное, видать чистюля. Волосы короткие, до подбородка, тщательно расчесанные, вшей не видно. Явно хочет понравиться, и Нора представила себе сырой бохан, где девочка выросла и где остались восемь ее братьев и сестер. Вспомнилась Джоанна и гадкие шепотки и слухи, что, дескать, дочь Норина побирается, просит еду у соседей. У девочки волосы как у Джоанны. И у Михяла такие же – светло-рыжие, точно летняя заячья шкурка или опавшие сосновые иглы.

      – Пойдешь ко мне на зиму, а, Мэри? Дочкина сына нянчить. Сколько попросишь за полгода?

      – Два фунта, – без запинки ответила Мэри.

      Нора прищурилась:

      – Мала ты еще для таких денег. Полтора.

      Мэри кивнула, и Нора положила ей на ладонь шиллинг. Девочка проворно сунула монету в узелок и, стрельнув глазами в брата, важно кивнула, дескать, все в порядке.

      Фермер, что осматривал брата, отошел прочь, так его и не взяв, и теперь парень одиноко стоял в толпе и курил.