Не отпускай. Харлан Кобен

заключались не в технике, не в новизне, не в экспериментаторстве, не в ностальгии, но в чем-то более глубоком и сложном.

      Но я к тому же человек достаточно искушенный, чтобы согласиться с тем, будто все это полная ерунда.

      – Я толком не знала Мауру, – говорит Элли. – Она приехала – когда? – к концу предпоследнего года?

      – Да, в то лето.

      – Я ее типа побаивалась.

      Я киваю. Как я уже сказал, Элли была отличницей. В том альбоме есть фотография, на которой мы вместе с Элли, – потому что нас назвали: «Наиболее вероятные претенденты на успех». Смешно? Нет. До того как сфотографироваться, мы почти не знали друг друга, но я всегда считал, что Элли – маленькая зануда. Что у нас может быть общего? Я, вероятно, смог бы составить в уме этапы становления нашей с Элли дружбы, после того как был сделан этот снимок: мы сблизились, потеряв Лео и Дайану; поддерживали дружеские отношения, когда она уехала в Принстонский университет, а я остался дома… Короче, все эти дела. Но вот так чтобы с ходу – нет, подробностей я не помню, не могу сказать, что мы увидели друг в друге, кроме скорби, огороженной дорожными знаками. Я просто благодарен ей.

      – Она казалась старше нас, – говорит Элли. – Это я о Мауре. Более опытной. Ну, не знаю… сексуальной.

      Мне трудно с этим спорить.

      – Знаешь, у некоторых девчонок просто есть это. Будто все, что они делают, нравится тебе или нет, имеет второй смысл. Это, наверное, звучит сексистски?

      – Немного.

      – Но ты меня понимаешь.

      – Да, хорошо понимаю.

      – Двумя другими членами Конспиративного клуба были Бет Лэшли и Хэнк Страуд. Ты их помнишь?

      Я их помню.

      – Они дружили с Лео. Ты их знала?

      – Хэнк был математическим гением, – говорит Элли. – Я помню его на уроках математики в девятом классе, а потом для него составили специальную программу. Он, кажется, поступил в Массачусетский технологический.

      – Да, – отвечаю я.

      Интонация Элли становится мрачной:

      – Ты знаешь, что с ним случилось?

      – Кое-что. В последний раз, когда я о нем слышал, он был в городе. Он играет в стритбол у стадиона.

      – Я его видела – когда? – шесть месяцев назад. У вокзала, – трясет головой Элли. – Болтает сам с собой, заговаривается. Это ужасно. Такая грустная история, правда?

      – Да.

      – Давай-ка перечислим членов клуба. – Элли останавливается, прислоняется к дереву. – Допустим, Дайана тоже вступила в его ряды.

      – Допустим, – отвечаю я.

      – Значит, у нас есть шесть членов: Лео, Дайана, Маура, Рекс, Хэнк и Бет.

      Я иду дальше. Элли догоняет меня, продолжая говорить:

      – Лео мертв. Дайана мертва. Рекс мертв. Маура пропала. Хэнк, ну, Хэнк… как мы его назовем? Бездомный?

      – Нет, – говорю я. – Он амбулаторный больной в «Эссекс-Пайнс».

      – Значит, он – душевнобольной?

      – Скажем так.

      – Остается Бет.

      – Что ты о ней знаешь?

      – Ничего. Уехала учиться в колледж и не вернулась. Я координатор