Не отпускай. Харлан Кобен

это.

      Я достаю из сумки ежегодный альбом. Оги берет его у меня.

      – Розовые закладки?

      – Это Элли, – говорю я.

      – Должен был догадаться. Так почему ты мне его показываешь?

      Я объясняю про булавки и Конспиративный клуб, на лице Оги появляется довольная улыбка. Когда я замолкаю, он говорит:

      – И какая у тебя гипотеза, Нап?

      Я молчу. Его улыбка становится еще шире.

      – Ты думаешь, этот Конспиративный клуб обнаружил большую страшную тайну о секретной военной базе? – спрашивает он, а потом начинает сгибать-разгибать пальцы, словно шаман. – Тайну, такую ужасную, что Дайану и Лео необходимо было заставить замолчать? Это твоя гипотеза, Нап?

      Я делаю еще глоток вина. Оги расхаживает по комнате, раскрывая альбом на страницах с закладками.

      – И теперь, спустя пятнадцать лет, Рекса по какой-то странной причине тоже нужно заставить замолчать. Странно, что это не сделали тогда, ну да бог с ним. Вдруг отправляют секретных агентов, чтобы от него избавиться. – Оги останавливается и смотрит на меня.

      – Вам это нравится? – спрашиваю я.

      – Пожалуй, да, немного. – Он открывает очередную страницу с закладкой. – Бет Лэшли. Она тоже мертва?

      – Нет, не думаю. Я пока про нее ничего не узнал.

      Оги лихорадочно переходит к следующей странице:

      – О, и Хэнк Страуд здесь. Нам известно, он все еще в городе. Не вполне в своем уме, должен признать, но призраки его пока не забрали.

      Оги переходит к следующей странице, но на этот раз замирает. Теперь в комнате воцаряется тишина. Я заглядываю в его глаза и думаю: вероятно, мое решение прийти сюда было не из лучших. Я не вижу точно страницу, на которую он смотрит, но это страница ближе к концу. Так что я знаю. Его выражение не меняется, но меняется все остальное. Гримаса боли появляется на его лице. Рука его теперь чуть подрагивает. Я хочу сказать что-нибудь утешительное, но понимаю, что настало одно из тех мгновений, когда слова будут, как аппендикс, – избыточны и мучительны.

      Поэтому я помалкиваю.

      Я жду – Оги рассматривает фотографию своей семнадцатилетней дочери, которая так и не вернулась домой в тот вечер. Когда он начинает говорить, мне кажется, какая-то тяжесть лежит на его груди:

      – Они были совсем детьми, Нап.

      Я чувствую, как мои пальцы крепче сжимают бокал.

      – Глупыми, неопытными детьми. Слишком много выпили. Смешали таблетки с алкоголем. Было темно. Поздно. То ли они стояли на путях, то ли бежали по ним, смеялись, накачавшись, и так и не поняли, что с ними случилось. А может, играли в детские игры – перепрыгивали через пути перед идущим поездом. В тысяча девятьсот семьдесят третьем именно так погиб Джимми Риччио. Не знаю, Нап. Но хотел бы знать. Да, я хотел бы знать, что случилось в точности. Страдала ли Дайана, или все кончилось в один миг. Повернулась ли она в последнюю секунду, осознала ли, что ее жизнь кончается, или она так и не поняла, что смерть пришла к ней. Понимаешь, моя задача, моя единственная задача состояла в том, чтобы защищать ее, а я отпустил ее тем вечером, а потому я хочу знать, было ли ей страшно тогда. Понимала ли она, что умрет, а если