Узник Двенадцати провинций. Франсуа Плас

не было больным, тепло поднималось волнами к моим ладоням, как прилив на море. Я лечил пустяковые болячки, и Йорн был доволен. Факты подтверждали его правоту, что бы я ни делал. К моему облегчению, он ослабил хватку и постепенно перестал меня мучить.

      Этой передышкой надо было воспользоваться. Подумать головой, следуя его совету. Я понял, что нечего и помышлять о побеге без Даера. Он был мне нужен. В этом мире, где меня носило без руля и ветрил, он стал моей единственной точкой опоры; конечно, была еще добрая душа Силде, но на нее я не мог рассчитывать. Никогда она не сделала бы ничего во вред Йорну.

      Пибил же подсел на эти окаянные зерна солириса-меланхолика, а раздобыть их мог только Йорн в таможне. Отучить от них Даера будет трудно, но придется рискнуть. Я стал откладывать солирис про запас, заменял его ячменем и другими злаками, сладкими ягодами, до которых обычно падки птицы. Нельзя сказать, чтобы Даер замену оценил. Кормежка теперь превращалась в кошмар, он кипел от злости, расшвыривая все по клетке. Какие закатывал истерики, не описать. Ночами бился о прутья, кружил по клетке, пища так, что сердце разрывалось: джжжиииик! Мне приходилось вставать и укачивать его в ладони часами, чтобы угомонить. Опять мне повезло нарваться на партнера-скандалиста. Я старался не уступать. Одно зернышко солириса время от времени, и то все реже. Поняв, что я не сдамся, он стал выражать свой протест, изощряясь во всевозможных капризах, страдал от которых я один. Сидя у меня в кармане, регулярно в него гадил, при этом задорно посвистывая, а то мог со всей силы клюнуть сквозь штаны, когда я шел с Силде на рынок, отчего я подпрыгивал на месте и даже ронял, выругавшись, корзину.

      – Какой ты неуклюжий, Гвен, – говорила Силде, а маленький негодяй между тем высовывал головку, будто любопытствуя, что случилось.

      Даже когда он не донимал меня, характер у него был прескверный, хуже, чем у старого Браза, на которого он все больше походил со своим взъерошенным хохолком и мертвыми глазами. В общем, цели своей я достиг лишь наполовину. Он мало-помалу почти привык обходиться без злополучных зерен, но без можжевеловой, в которой они были вымочены, – никак. У меня всегда была при себе бутылочка, чтобы утихомирить его, когда он становился невыносим. Однако от жестикуляции возмущенного пернатого, воспринимающего все трагически, я часто прыскал со смеху.

      В конечном счете это я уже не мог обойтись без него. К тому же его талант проявлялся все ярче, вопреки – а может быть, и благодаря, поди знай, – тяге к спиртному. Бывало, он выдавал исступленные трели или погружался в глубокое оцепенение, но, когда мы приходили к больному, вновь становился собранным, вытягивал шейку подобно старому профессору и показывал категоричным движением головы место, которое нуждалось в лечении. Потерпев порой неудачу, что случалось довольно редко, он ругался по-бретонски и, надувшись, прятался в кармане, откуда соизволял высунуться только в надежде на новую порцию можжевеловой. Я тоже делал успехи и, поверив в себя, следовал в большинстве