Колька. Сергей Ермолаев

но он сдержался, лишь опять наморщил лоб, насупился и несколько раз подряд всхлипнул.

      – Чего же ты сидишь один в темноте и ревешь? – услышал Колька позади себя ласковый мамин голос. – Испугался разве чего?

      Мама вернулась с фермы. Она зажгла лампу, подошла к Кольке сзади и обняла его за плечи, наклонилась к его голове и прижалась щекой к вихрастой макушке.

      – Что с тобой? – опять спросила она.

      Колька шмыгнул носом и сглотнул слюну, собравшуюся за губами. Он поежился и промолвил:

      – Папа ведь обязательно вернется, да?

      Он почувствовал, что с этим вопросом мать сильнее прижала его к груди. Ему не было больно, но он чувствовал дрожание ее рук и слышал учащенный стук ее сердца. Колька стал догадываться, что его вопросы на эту тему оказываются мучительными для мамы, она тоже сильно переживает и волнуется, хочет поддержать его и успокоить, но понимает при этом, как легко эта надежда может быть отнята злым роком. Она сама очень боялась этого рока, гнала от себя мрачные мысли и страхи, но те со всем едким коварством возвращались вновь и вновь.

      – Я думаю, он тоже очень-очень ждет встречи с нами, Коленька, – сказала мама мягким шепотом. – Надо обязательно ждать и верить, что он вернется. Давай вместе богу помолимся, чтобы он нашего папку уберег.

      – Что ты, мам, молиться богу – нехорошее дело, зачем же мы будем этим заниматься, – встрепенулся Колька и с удивлением уставился на мать.

      Она тоже смотрела на него взглядом прямым, но ласковым и каким-то особенным, в котором объединились и проступали причудливыми обликами и боль измотанной души, и страх, и стыдливое признание своей человеческой слабости, и желание сказать сыну что-то сокровенное, и растерянность от незнания – каким образом сказать, как объяснить, чтобы поверил и понял. Она погладила Кольку по голове и улыбнулась ему, но вместе с улыбкой из глаз ее потекли большие блестящие слезинки.

      – Да, Коленька, милый мой сыночек, мы люди сильные, трудовые, ответственные, молиться богу – это не для нас. Но сейчас, сам знаешь, время страшное – война. Люди там гибнут в боях целыми сотнями и тысячами. Это уже не то, что в мирное время… Тут уже и богу помолиться можно. Понимаешь? Мы же не просто ради чего-то, пустяка какого-то, мы ради того, чтобы родные наши живы остались.

      Голос у мамы стал стонущий, просящий, жалостливый, будто бы эти ее слова и были уже молитвой. Она и смотрела на сына просящим взглядом, Колька заметил это, и в душе его сразу же вспыхнули и схлестнулись в противоборстве два противоположных чувства: жалость к тону матери и сопротивление смыслу ее слов. Он верил ей безоговорочно, он не мог ей не верить, но в то же время ему казалось совершенно невозможным, чтобы мама всерьез говорила о каком-то мракобесии.

      – Папа на нас рассердится, если узнает, – сказал Колька убежденно, насупившись, и, помолчав немного, добавил еще: – И дед тоже рассердится.

      – Нет же, сыночек, нет, они не рассердятся.