Купец и русалка. Ирина Муравьева

какую пучину? – Купца затрясло. – Да я не пущу тебя в эту пучину!

      – А что ты предложишь мне вместо пучины?

      – Женюсь на тебе, да и всё!

      Русалка холодным серебряным смехом осыпала Хрящева.

      – Да ты ведь женатый, Маркел Авраамыч!

      Купец замотал головой:

      – В монастырь! Супругу отдам в монастырь!

      – В какой монастырь её примут, Маркел? Она на сносях ведь, супруга твоя!

      – А, верно! Она на сносях. Так куда? Обратно, к отцу, ведь, поди, не захочет!

      – Вот то-то оно! – загрустила русалка. – Мужчины всегда так: женюсь да женюсь! А как поразмыслят, так сразу в кусты! Прощайте, неверный Маркел Авраамович.

      Тогда он опять подхватил её на руки и всю, даже хвост, облепил поцелуями.

      – Постой, погоди! Раз сказал, что женюсь, так, значит, женюсь! Дай обмозговать!

      – Домой мне пора, – повторила она, нахмурив свои серебристые брови.

      – Какой дом на дне?

      – Очень даже хороший. Не хуже, чем ваш. И чем глубже, тем лучше.

      – Нет, ты обещай, что пойдешь за меня! – взмолился купец. – Так уж я всё устрою.

      – Душа у тебя золотая, Маркел. – Она улыбнулась прощальной улыбкой. – Вот ты и лицом неказист, и манерой, а мне было сладко с тобой, ох как сладко!

      Скользнула в волну. И, как льдинка, растаяла.

      Купец зашел в реку по пояс, не снявши ни мятых порток, ни рубахи.

      – Эй, где ты?

      Молчала река, равнодушная, сонная. Слегка розовела.

      Мамаша и Татьяна Поликарповна сидели в столовой за самоваром, когда стукнула калитка со стороны сада, и, мокрый, небритый, с воспаленными глазами, ввалился Хрящев. Он был босым, рубаха на груди разодрана, по шее извивалась воспаленная полоса.

      – Откуда явились, Маркел Авраамович? – с ехидством спросила мамаша. – Отец ваш, покойник, всегда говорил, что вы для семьи человек ненапористый.

      Хрящев махнул рукой и, оставляя на паркете мокрые и грязные следы, прошел к себе в спальню. Татьяна Поликарповна побелела и чуть было не упала, как всегда, в обморок. Матушка со строгостью посмотрела на неё сквозь очки.

      – Ну, будет тебе, – прошипела она. – Не время сейчас. Пойди мужа проведай.

      – Куда я пойду? Осерчает он, маменька.

      – Иди, говорю. Осерчает! А ты с добротой к нему, с женскою хитростью.

      Татьяна Поликарповна вытерла губы, блестевшие от вишневого варенья, поправила плотный пучок на затылке и тихо зашаркала в спальню. Маркел Авраамович с отчаяньем на обострившемся за ночь лице лежал, как и был, грязный, мокрый, на пышной кровати. Зубами поскрипывал.

      – Вы, может быть, чаю хотите попить? – спросила она.

      – Благодарствую. Нет, – ответил он коротко.

      – Тогда, может, водочки? – Она стушевалась совсем, чуть дышала.

      – Вели принести. А закуски не надо.

      Хрящев пил две недели. Потом встал, опухший и страшный, напарился в бане, побрился, оделся. Татьяна Поликарповна со страхом увидела из окошка, как муж, белее клоуна в цирке, с лиловым, ввалившимся