Только не я. Юлия Рябинина

лицом, но не останавливается, продолжает идти задом, потому что знает, что сейчас ко мне лучше не лезть. По его лицу вижу, что переживает.

      – Нет, осталось совсем немного, да и отцу не хочу жаловаться, мне еще с ним не хватало лишних проблем, – то ли сам себя убеждал в этом, то ли фиксировал во вселенной свое желание.

      – Тим, – начал было Миха, но потом вдруг замолчал.

      Я покосился на него, но парень поджал губы и больше слова не сказал.

      Добравшись до комнаты, я сразу увалился на кровать и наконец-то расправил тело. Бля, как же все болело. И опять в груди все сжалось то ли от жалости к себе, то ли от несправедливости в принципе. Ненавидел такие вот моменты. Они только усугубляли мое внутренне равновесие, и наружу так и рвался тот Волков, которого я пытался задушить, чтобы не вляпаться никуда до того момента, пока не выйду отсюда.

      – Тим, может, тебе принести чего-нибудь поесть? – отвлекает меня Леня. – Сейчас ужин уже будет.

      – Я боюсь, Лень, в меня сейчас и кусок не полезет, – говорю парню и поворачиваюсь набок.

      Внутри как будто в воде переваливаются все внутренности. Непроизвольный стон вырывается изо рта. Стискиваю зубы. Нахер я дергался?

      – Я к Ильиничне зайду, возьму таблеток, – подрывается Михей. – Убить бы этого выродка.

      Парень выходит, громко хлопнув дверью. Леня тоже засобирался в столовку.

      – Лень, – окликаю друга, – а что там вообще произошло? За что мартышку избили?

      – Мартышку? – переспрашивает парень. – А, ты про домовушку? Так это, насколько я понял, она сама девчонок дождалась в курилке и наехала на Ваську, ну, а там слово за слово… Ну, ты сам знаешь, наши разговаривать не привыкли, вот и досталось ей по первое число, – Леня присел на стул. – Зря она, конечно, к ним полезла.

      В голосе ни намека на жалость, так почему во мне девчонки вызвали это чувство? Откуда оно взялось?

      – Ладно, пусть это будет уроком, надеюсь, ей не сильно досталось, – я застываю в одном положении, лишние движения пытаюсь не совершать.

      – Тим, тебе бы в больничку, это же ненормально, что ты корчишься.

      В его голосе слышу жалостливые нотки.

      – Слышь, пацан, ты охренел? Ты че, меня жалеть вздумал? То есть, девчонку тебе не жалко, а меня решил пожалеть? – я все-таки вытаскиваю подушку из-под головы и кидаю ее в парня. – Иди нахрен, и чтобы больше я от тебя такого не слышал.

      – Сдаюсь, сдаюсь, – поднимает он руки, капитулируя к двери, подушка так и остается лежать на стуле. – Надеюсь, ты все-таки доживешь до весны, – хмыкает он и, видя, как я тянусь за кроссовкой, шмыгает за дверь, плотно прикрыв ее за собой.

      Я, кряхтя, как старик, занял удобное положение и прикрыл глаза.

      «Волков, всего пять месяцев подождать, пять, – улыбка растягивает губы, – а потом ты будешь свободен, как ветер, и обязательств у тебя будет не так много перед отцом. Укатишь в любую страну Европы, куда только захочешь, и постараешься выскрести из памяти этот гребанный интернат».

      Улыбка сползла с губ, сменившись злобной гримасой.