Фатум. Том первый. Паруса судьбы. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский

оба флотские офицеры, получившие одну оснастку жестокой павловской выделки: кнут в обнимку со шпицрутеном. Однако на мир взирали по-разному. Случай с матросом по-рвал общий ремень братства, сшить который снова вряд ли было возможно.

      Разговор не клеился. Оба молчали, увеличивая духоту паузы, от чего она была настоящей пыткой. Преображен-ский ощущал на душе что-то вроде изжоги, хотелось уйти и забыться на время. Черкасов не выдержал первый. Дрогнув скулами, он неровным голосом попросил прощения. Андрей Сергеевич хмыкнул в ответ и протянул руку, а сам подумал: «Ничего ты не понял, супротень чертов, не у меня, брат, прощения-то благоволить след… − но говорить нужным не счел,− пустое, дым». Меньше всего Черкасов убивался о гибели матроса. Дело обычное: рука должна тверже быть.

      Черкасов вновь повеселел, гоголился, сыпал анекдотами, радуясь нерасстроившейся дружбе. Умолял непременно побывать по возвращении в Санкт-Петербург на Гороховой, в его доме. Упоенно вещал что-то доблестное о покойном батюшке, привлекал внимание Andre к портрету, с коего взирал его родитель, ревностно восхищаясь кистью мастера.

      Хлопнули пробки прихваченного на борт шампанского, черным зерном заблестела икра, и голос Черкасова загудел бархатистым баритоном, как прежде, тепло и любезно. В искренности капитана Преображенский не усомнился, но икра казалась на редкость пресной, а шампанское −горьким, точно полынь.

      Андрей Сергеевич в ответах был учтив, но холоден; внимал вполуха сентенциям Черкасова, а видел пред собой по-лосатый комок с торчащей ногой в матросском башмаке… И вдруг ощутил, как будто кто-то появился за спиной и горячо дыхнул в затылок: «Дурное знамение тебе было… Душу свою и плоть приготовь к испытаниям…» Терновой веткой сквозанул холодок меж лопаток, представился лабиринт сродни Критскому, что пройти ему предначертано, за последним поворотом встретив Минотавра. Но только неведомо было… окажется ли в его руках путеводная нить Ариадны.

      − Матерь Божья! Что с тобой, Андрей Сергеевич? −тезка был не на шутку схвачен испугом: глаза блестели, руки трясли плечи друга.

      Андрей − бледен лицом − покачивался китайским болванчиком и был нем.

      − Преображенский, брат! Что язык безмолвствует, уж не слаб ли чем? − Черкасов обжег его раз, другой пощечинами.

      Скулы зарумянились, капитан как-то особенно посмотрел помутневшей зеленью глаз на друга и прошептал:

      − Верно, кара Господня на мне, Андрюша… Душой чую: кончина близка.

      − Бездна бездная! Да ты рехнулся?! Ты ли это? Ox ты Господи, типун тебе на язык. А ну, прими! − Черкасов хлюстнул водки в бокал, чуть не силой влил в рот Andre.

      Капитан зашелся в кашле, утерся обшлагом − ожил.

      − Уф, напугал же ты меня. Ты сие из башки взашей, взашей! Слышишь, Андрей Сергеевич? Объясни, ну? Случилось что-то?

      − Так, померещилось, не бери в голову, это ничего… −Преображенский запоздало перекрестился и кисло улыбнулся.

      − Ты хоть вразумел, Андрей Сергеевич? Штурмана тебе искать и шкипера…

      − Как так? − окончательно пришел в себя Преображенский.

      − Так ты чем слушал, брат? − Черкасов