Вольный Дон. Василий Иванович Сахаров

люди с майдана разошлись, сразу пришел к полковнику.

      Батя крепко обнял меня и сказал:

      – Горжусь тобой, сын. Все правильно сделал, придраться не к чему.

      – Благодарю, отец, но без твоей помощи у меня ничего не получилось бы.

      – Чепуха. Дурню ничто не поможет, а ты у меня молодец, – на миг он прервался, посмотрел в мои глаза, затем присел на широкую лавку у окна и добавил: – Честно говоря, не хотел я, чтобы ты химородником становился, но видно, что все во благо нашего народа по воле божьей вершится, и тут Лоскут прав.

      – А чего так?

      – Некоторые люди, становясь ведунами, случалось, так менялись, что их и не узнать было. Появлялась непонятная заносчивость, и они считали себя выше всех людей, кто вокруг них находился. Слава Богу, что ты не таков. Изменения имеются, но все в лучшую сторону. Значит, мне это зачтется, хорошо тебя воспитал.

      – Это получается, что ты меня опасался, и потому со мной общаться не желал?

      – Да. Надо было к тебе присмотреться.

      – Родному сыну не доверился.

      В моем голосе, сама по себе, проскочила легкая обида, а Кондрат, слегка поморщившись, сказал:

      – Когда с химородником дело имеешь, даже с таким молодым как ты, осторожность необходима всегда. Тем более что ты моя родная кровь и наследник, и это могло сильно отвести глаза.

      – Кстати, насчет наследника. Лоскут говорил, что ты меня своим преемником видишь. Это правда?

      – Правда. Наше общество не имеет царей и это благо. Но чтобы выжить, казакам нужна крепкая власть. Последние великие атаманы Черкашенин и Татаринов оставили после себя большую славу, но не достойного наследника и продолжателя своих дел и, в конце концов, нас под себя Москва подмяла. Я этого допустить не могу, и потому на тебя надеюсь.

      – Ты прав, отец, и я постараюсь выдержать все испытания, вернуться в Черкасск и снова встать с тобой рядом.

      Под окном всхрапнули лошади. Ваня готов, а значит и мне пора. Кондрат это тоже понял, встал с лавки, снова меня обнял и прошептал:

      – Удачи тебе, Никифор, и разумения. Помни, персы и горцы коварны, и потому никому не верь. Ступай.

      Напутствие отца я запомнил крепко. Развернулся, покинул дом Лоскута и с крыльца запрыгнул на жеребца. Повод одной из лошадей намотал на луку седла и, взмахнув рукой, выкрикнул:

      – Гайда!

      Мы выметнулись со двора и по опустевшим улочкам донской столицы помчались на выезд. Десять минут и снова мы в чистом поле.

      Вечереет, и из ворот выезжают возы и телеги. Это торговцы, которые везут провиант и выпивку для гулебщиков. Я увидел знакомого лавочника, который тоже решил подзаработать, пожилого покалеченного в боях казака Епифана Сурова, и придержал своего коня.

      – Здрав будь, дядька Епифан, – окликнул я Сурова.

      – А-а-а, Никифор, – он тоже узнал меня и подстегнул запряженную в телегу гнедую кобылку. – В поход собрался?

      – Собрался. А ты, смотрю, поторговать решил?

      – Ага, – согласился он.

      – Чего везешь?

      – Горилку и вино, два бочонка по сорок литров, окорока копченые, рыбу, хлеб и овощи.

      – Сколько