Аркашины враки. Анна Бердичевская

не хочу, чтоб вы меня вербовали… – негромко, как в школе, полным ответом подтвердила я свое твердое «нет».

      Брови Аркаши поползли вверх, он смахнул пролившуюся слезу:

      – Ишь ты какая! Шуток не понимаешь. А еще сельская интеллигенция!.. – Он помолчал, посерьезнел. – Ну, ты даешь! Нужна ты мне больно – вербовать тебя. Буду жить сиротой.

      Возможно, он несколько обиделся, а пожалуй, что и нет. Но снова достал из-под верстака и плеснул себе в кружечку все, что осталось в чекушке.

      – Нужна ты мне… – повторил он, водку допил и убрал пустую бутылочку в специальный ящик для тары. И, не поворачиваясь ко мне, добавил: – А твой допуск из Москвы всё равно придет. Через три дня.

      Он сказал это, будто ставя точку в ненужной дискуссии. «Придет так придет», – подумала я.

      Тут зазвонил стоящий на подоконнике будильник. Стрелки показывали половину второго.

      Аркаша посмотрел на орущий будильник и попросил меня:

      – Дай ему по кумполу!

      Я звонок отключила. И увидела, что тайный агент, цыганский барон, инженер Косых, предводитель ХО на УХЗ – растерянно, но детально, как первый раз в жизни, оглядывает свою мастерскую. Он потоптался перед зеркалом, дохнул на свою ладонь и понюхал ее, надел на лысеющую голову захватанный, в пятнах краски фетровый берет, снял его, вывернул наизнанку и снова надел.

      – Слушай, я сейчас уйду, а потом вернусь… возможно, не один… – сказал он. И добавил:

      – Прибери тут, что ли…

      Еще раз огляделся, вздохнул и вышел из мастерской.

      Евгения Павловна

      Через полчаса в коридоре раздались шаги, прозвучал негромкий женский смех, дверь отворилась, и в комнату первой вошла стройная женщина в коротком и пушистом бежевом пальто с поднятым воротничком, с серой шелковой косынкой на шее. Сразу за ней как-то боком появился Аркаша. Был он страшно бледен, глаза в слезах, как обычно. Из-за оттопыренной нижней губы торчал ватный тампон.

      Женщина увидела меня с книжкой, поздоровалась и продолжила разговор с несчастным Аркашей:

      – Аркадий Семенович, не переживайте! Поболит и перестанет. Как только заживет, вставим вам мостик, зубки белые, эмалированные.

      – Шпашибо – отвечал Аркаша, придвигая гостье стул.

      – Может быть, чаю? – спросила я и включила электроплитку.

      – Аркадию Семеновичу часа три есть нельзя, и горячего пить тем более. Но я бы чаю выпила. Спасибо.

      Гостья, сняв пальто, осматривалась в мастерской, видно было, что ей интересно. Я ставила на верстак чашки, сушки, ириски… но на самом деле рассматривала её. Она осталась в шляпке – в почти незаметной бледно-розовой таблетке, каким-то чудом державшейся на светлой и пышной стрижке, почти как у Татьяны Дорониной. Свитер, тонкий, но мягкий, был светло-серый, юбка по колено – чуть темнее свитера, рябенькая, твидовая, а дальше – серые плотные чулки и бежевые ботиночки на каблучках. Все такое свежее, и – небывалое. Как в кино. И этот ее шелковый платок в тонкую полоску – розовым по серому… он был завязан свободным узлом. И лицо