На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона. Валентин Пикуль

подумал – с верой, что

      Умом Россию не понять,

      Аршином общим не измерить:

      У ней особенная стать —

      В Россию можно только верить.

      Князь задержал на мгновение свои пять франков в руке. На урне было начертано: «Социалисты Франции – социалистам России!» Усмехнулся князь, разжал пальцы, и его деньги навсегда затерялись в этом неустроенном мире, который кто-то и когда-то должен воссоздать заново. А как – это еще неизвестно.

      Но момент этот был очень острый… Для него!

      И тут Сергей Яковлевич заметил в толпе человека, которого знал по Петербургу, хотя они и служили в разных министерствах. Мышецкому было приятно встретить здесь, в этой необычной для него среде, человека своего круга, своих сословных понятий. С трудом пробился он через плывущую на выход толпу, тронул Чичерина за плечо:

      – Георгий Васильевич… добрый день!

      Они пошли рядом, беседуя.

      – Мы с вами отчасти коллеги, – говорил Мышецкий Чичерину. – Я писал работу к юбилею Министерства финансов, а вы – к юбилею Министерства иностранных дел… Скажите, Георгий Васильевич, вы по-прежнему служите при архиве этого почтенного ведомства?

      – Нет, – суховато ответил Чичерин. – Я ушел…

      – Но перед вами открывалась такая блестящая карьера! – удивился Мышецкий. – У вас такое богатое знание языков… вплоть до испанского, кажется?

      – Вплоть до ирландского, – поправил его Чичерин холодно.

      – Конечно, – намекнул Сергей Яковлевич, – у человека таких способностей, как ваши, всегда много завистников… Я не покажусь вам чересчур бестактным, если спрошу: вы сами ушли или…?

      – Изучать историю дипломатии, – недовольно ответил Чичерин, – можно и не будучи состоящим по министерству, при графе Ламздорфе!

      Сергей Яковлевич посмотрел на мятый воротничок собеседника, на его впалые щеки («недоедает, наверное?» – подумал), и ему стало все ясно:

      – А-а, понимаю… Очевидно, ваш уход можно объяснить толстовством, заветам которого вы, кажется, давно следуете?

      – Нет, – отозвался Чичерин, – я уже давно не следую этому учению. Как-то стыдно сейчас, когда льется кровь людей, кушать манную кашку, сидеть на скамеечке, поджав ноги, чтобы – не дай бог! – не раздавить какую-нибудь букашку… Нет, – подтвердил Георгий Васильевич, – я давно уже отошел от толстовского учения. Лучше расскажите мне, князь, о себе… Что у вас?

      Коротко поведал о своих казусах. По службе и личных. Чичерин, сразу оживившись, с интересом спросил:

      – Да, я слышал краем уха, у вас там случилось что-то с Зубатовым? Вы разве вступали с ним в контакт?

      – Ни в коем случае, – отверг Мышецкий. – Я старался по возможности стоять в стороне.

      Чичерин рассмеялся, помягчело его лицо.

      – Постойте, – придержал он Мышецкого, – оглядитесь… А?

      Они стояли в глубине узкой улочки, еще хранившей аромат времен Рабле, и железные кренделя над воротцами