На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона. Валентин Пикуль

пере… ул… ул… Вези!

      Делать нечего: отвез к себе в роскошный «Бристоль» и уложил отсыпаться. «О, жизнь… О, мать Родина, ты в Берлине!»

      А вот и утро. Россиянин проснулся в номере Мышецкого.

      – Ты за пивом послал? – спросил. – Какой же день сегодня?

      – Воскресенье.

      – А вчера суббота была?

      – Да.

      – Ой! Ну, скажи на милость, как время летит…

      Кое-как пришел в себя. Опомнился. Мышецкий спросил его, где тот остановился. Гость порыскал по карманам, долго копался в лохматом бумажнике и безнадежно махнул рукой.

      – Потерял. Все потерял… А ты – кто? – спросил вдруг.

      Мышецкий о княжестве своем предусмотрительно умолчал.

      – Ну, а я – вот кто! Читай, там все написано обо мне…

      С исподу визитной карточки красовалось изображение фыркающего паром самовара, а на титуле витиевато начертано:

      АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ ЛЕГАШЕВ

      Тульский купец 1‑й гильдии.

      Чудо-ребенок с детства.

      Чудо-изобретатель XX века.

      – Что же вы изобрели, Андрей Иванович?

      – Не все сразу, – отвечал Андрюша. – Для начала я скрестил лисицу с пуделем. Получилось нечто. Проверил у Брема – нет. У Дарвина – тоже не сыскал. Факт – изобретение! Теперь вот зебру из Африки выписал. Попробую и ее с кем-нибудь… Но главное – самовары! Давить надо тех, кто из чайника пьет. И знаешь ли, что есть самовар? (Мышецкий благоразумно умолчал о том, что когда-то писал о чае и самоварах). А самовар, – продолжал чудо-ребенок, – есть источник здравого просвещения. Да! Сначала у народа – любовь к чаю, потом любовь к грамоте. Были вот на Руси просветители: Новиков, Радищев, Пушкин, а теперь я – просвещаю темную Русь…

      – А в Берлине – что? – спросил Мышецкий.

      – Эх, если б знать… – приуныл Андрюша. – А то ведь, хоть убей, не помню. Ну, по порядку. Прибыл загодя из Тулы на Москву, снял номерок в Столешниковом. Ну, как водится, для приличия выпил. И больше ничего не помню… Очнулся: шторы опущены, как на Столешниках. Зову, значит, человека я, чтобы пива принес. А является не человек, а нахал: гут из морга! И ни копейки – фрю-фрю! А в Туле-то как раз меня в думу выбирать желали. Фа-акт… Да и жена! Что подумает? У тебя пфенниги есть? Дай…

      – Нету, – приврал Мышецкий, осторожничая. – Обратись в посольство. Должны помочь российскому гражданину.

      – Да там смеются… Я, честь честью, как человек порядочный, свистнул послу «визиткой» через швейцара. Не последний человек как будто! А меня послы эти самые, немчура проклятая, ферфлюхтеры, обглазели всего, как в цирке, и велели не пускать более!

      – Напиши жене, – советовал князь. – Мол, так и так, плохо!

      – Да хоть в тюрьму садись. Может, слушай-ка, так и написать ей? А то ведь – не поверит… Нет, напишу, сижу, мол!

      Так и написал: «Сижу в тюрьме, высылай на Берлин, до востребования, не скупись, привезу подарки». Отправил телеграфом за счет Мышецкого и сразу успокоился – человек наивный.

      – Ну, давай, теперь вези меня. Показывай, что знаешь…

      Весь день