Невидимка. Элой Морено

продолжала стоять, рассматривая капельницу, потом кровать, потом пол… Мне кажется, она смотрела куда угодно, только не на меня.

      Когда дежурные фразы иссякли и все погрузились в молчание, моя мама попыталась исправить эту странную ситуацию.

      – Может, выйдем попить кофе? – спросила она. Мама Кири, видя, что дочь продолжает молчать, на

      какую-то долю секунды заколебалась. Но они посмотрели друг на друга и на этом молчаливом языке, понятном только матерям и дочерям, договорились, что одной из них стоит принять приглашение.

      – Да, конечно, пойдем что-нибудь выпьем. Это далеко?

      – Нет, прямо здесь, на этаже, – ответила моя мама.

      – Хорошо, тогда мы скоро вернемся, ладно?

      – Ладно, – ответила Кири.

      – Ладно, – ответил я.

      И мы остались вдвоем, как делали это много раз, но только сегодня все было по-другому, потому что мы впервые не знали, что сказать.

      Я не мог оторвать взгляда от ее браслетов, которые были неподвижны, как никогда.

      Она смотрела в пол.

      Мы молчали так какое-то время, долго, очень долго… пока она вдруг не задала этот странный вопрос.

      – А я? – прошептала она так тихо, что я ее едва расслышал.

      «А я?» Что это вообще за вопрос? Как на него надо ответить?

      После этого «А я?» я стал замечать, что что-то происходит. Кулаки ее вдруг сжались с такой силой, будто она хотела переломать себе все пальцы, затем сжались зубы, и мне показалось, что она прокусит сейчас свой рот… а потом все ее тело затряслось.

      Сначала кулаки, потом руки со всеми браслетами, затем грудь, а вслед за ней все тело.

      Она подняла голову и впервые посмотрела на меня глазами, полными слез.

      А я?

      Наконец, девочка с сотней браслетов на руке задала вслух тот вопрос, который столько дней не давал ей покоя. Вопрос, состоящий всего из двух слов, которых было достаточно, чтобы перевернуть весь мир, по крайней мере его мир.

      А я?

      Вопрос, который рождается в той области любви, что иногда граничит с ненавистью. Вопрос, который взрывается и оглушает тебя, когда одна из тех бабочек, что танцуют внутри, вдруг перестает это делать.

      А я?

      Спрашивает себя девочка, слишком долго стоящая по ту сторону зеркала, откуда можно смотреть и оставаться незамеченной, где даже не нужно прикасаться, чтобы понять, что уже и так все болит внутри, где можно ненавидеть кого-то настолько, чтобы в любую минуту не совладать со своим желанием зацеловать его до смерти.

      А я?

      Вопрос, который всегда неизбежно подразумевает «мы».

      – Придурок! Чертов придурок! – закричала она, сжимая кулаки еще крепче.

      Она схватила меня за плечи и начала трясти, впившись в меня взглядом так сильно, что мне пришлось закрыть глаза.

      – Зачем? Ты с ума сошел? В этом дело? Ты чокнулся? – кричала она все громче и громче. – Ты ненормальный?

      Я продолжал сидеть неподвижно, не зная, что сделать, что сказать, что подумать.

      – Придурок! Чертов придурок! – продолжала кричать она, не отпуская меня, сжимая руки с такой силой, что через