Литерное дело «Ключ». Гелий Рябов

сознавали себя и грызли гранит науки, не осложненной «светлым будущим». А родина требовала образцовой учебы, скромности, веры в идеалы 25 Октября, она отрицала неразборчивые связи, но настаивала на обретении таковых в престижных деловых кругах, среди чиновничества, в мире художников и артистов. Человек здесь должен стать другим, хорошо, что они там понимали это и не требовали, как маоисты, например, постоянного хождения в посольство, встреч с идеологами, они как бы мирились с тем, что человек Системы временно подпал под влияние и веяние капиталистической бездны. Временно, потому что ни один практически нелегал не оставался на своем посту слишком долго. Приходилось переезжать и возвращаться к родимым берегам при первой, пусть самой призрачной, опасности. Пока таких опасностей у него не возникало, слава труду…

      «Я дал ей телефон аптеки и забыл сказать, что я – фармацевт… – подумал, снимая трубку телефона. – Ничего. Это не страшно». Набрал помер и сразу услышал низкий грудной голос: «Да?» – «Кло, это я…» – «Как хорошо, что ты догадался позвонить! – обрадовалась, как девочка. – Я так ждала… Ты и представить себе на можешь, как я ждала!» – «Звонка?» – пошутил слегка скабрезно. Ничего. Женщины это любят. Такая скабрезность все и сразу ставит на свои места. «Противный, – отозвалась, имитируя обиду. – О чем ты только думаешь…» – «О чем я могу думать, когда разговариваю с тобой? О философии экзистенциализма, вероятно?» – «Не трепи мне нервы. Я неважно себя чувствую…» Что ж, вот он и повод: «Кло, я забыл тебе сказать – я же фармацевт! – прокричал так, словно сообщал о том, что пожалован высшим знаком отличия республики. – Ты что принимаешь? Недомогание, сердце, голова? Что у тебя?» – «У меня… – протянула. – У меня – ты! Главное недомогание…» – «Ну эта болезнь не к смерти… – проворковал. – Она лечится легко и просто». – «Так приходи и вылечи!»

      …Уже через десять минут он входил в знакомый подъезд. Теперь можно было и присмотреться. Конечно, невероятная для русского глаза чистота. Каменные плиты пола такого возраста, что заходится сердце. Какая умница, какой вкус: она их оставила как память, принцип. О, какая женщина, какая женщина… А лифт? Он ведь сделан по индивидуальному проекту. Разве серийная махина поместилась бы в этот зияющий провал XVII века? А лестница… Основа прежняя, только истертые ступени она велела заменить. Они точно из такого же мрамора, какой и прежде был, – вон сохранилась последняя ступенька марша. А перила? Этому матерому дубу – столетия. Какой цельный ансамбль, какой безупречный вкус…

      Она уже ждала у дверей и, когда он вышел из лифта, повисла у него на шее, дрыгая ногами.

      – О мой сюрприз, – кричала в голос. – О подарок судьбы!

      – Тише, – пытался унять поцелуями, но она разошлась еще больше:

      – Я люблю! И значит – я живу! – исходила криком. – Так поет ваш шансонье, и он трижды прав!

      Вошли в прихожую, справа зияла раскрытая дверь и длинные вешалки со множеством верхней одежды. Перехватив