Последний атаман Ермака. Владимир Буртовой

Глухова были несказанно рады – теперь в уху можно будет для сытости добавлять пшено, а с такой еды не грех и с татарами на сабельную сечу сойтись.

      Иван Камышник успел пройти по Иртышу вниз по течению до устья реки Демьянки, где располагались юрты князя Бояра. Князь отдал почти все, что было заготовлено из продуктов, особенно вяленое и соленое мясо, немного разных круп, купленных прошлым летом у заезжих с юга купцов, битого зверя, и не советовал идти дальше по Иртышу, где были улусы князя Нимньюана, который, прознав о гибели большого отряда казаков, а также о голодной зимовке, отрекся от ранее принятой шерти русскому царю и отказался давать ясак.

      – Бес с ним, – махнул рукой атаман Ермак, радуясь, что хоть какой-то запас продуктов удалось собрать к тому часу, когда войско Карачи обложило Кашлык плотным кольцом. – Побьем татар и до северных князей сызнова доберемся. – Обернулся за спину, к Иртышу – там беглый поп, которого казаки уважительно звали «отче Еремей», вместе с рыжим атамановым стремянным Гришкой Ясырем принимали поднятые со струга Камышника съестные припасы и размещали в амбаре, укладывая что по полкам, а что в глубокий погреб, набитый иртышским льдом, чтобы свежебитая дичь и мороженая рыба хранились подольше и не портились. В амбаре для бережения круп и сухарей от вездесущих мышей день и ночь дежурили стрельцы Ивана Глухова, ночью зажигая на земляном полу небольшой костерок.

      – А каковы татары? – спросил Иванка Камышник – боялся, что может вернуться в Кашлык, а там одно пепелище и нет никого в живых! Он приподнялся на носок левой ноги, потому как правая все еще побаливала, раненная татарским копьем в одной из последних стычек с пелымскими манси князя Аблегирима летом прошлого года. – Не пытались взять Кашлык приступом? Пока нас с Ортюхой здесь не было. Ведь и двадцать казаков – сила немалая!

      Отшумели весенние дожди, умылась земля, бурно полезла трава, зазеленели окрестные леса, делая их плохо просматриваемыми, наполненными птичьим гомоном, медвежьим ревом и еле слышным шорохом прошлогодних листьев под ногами скрытно идущего человека или зверя, который с наступлением тьмы выходил для тайного подгляда или на еженощную охоту, а атаман Ермак все ждал нужного часа. И вот, в один из дней «пролетья», когда с востока показалась темная туча, обещая если не грозовой дождь, то по крайней мере безлунную ночь, атаман Ермак отвел Матвея Мещеряка к южному валу Кашлыка и здесь, на круче Иртыша, всматриваясь в еле различимые шатры ставки князя Карачи, сказал то, о чем до головной боли раздумывал не одну бессонную ночь.

      – Будучи в Кашлыке, нам злоехидного князя не осилить и не пересидеть. Лето как ни то рыбой прокормимся, а в зиму как? Остальные казаки перемрут, нас проклиная, что худые атаманы не сумели их спасти, а главное – врага наказать и за своих пометить!

      Матвей вытянул губы трубочкой, поправил баранью шапку, улыбнулся и внимательно посмотрел в строгие глаза Ермака. Похоже было, он давно ждал какого-то важного решения атамана и, словно угадав