Короткое, как вздох, прощай…. Джасур Исхаков

другу.

      – Хабиба… Спасибо тебе, – слабым голосом говорит Мамура. – И прости меня, ладно?

      Хабиба не слышит её.

      – Санжар…

      – Хабиба… Здравствуй…

      Они обнимаются. Долго стоят, словно застыв.

      – Сумасшедшее утро! Прекрасное, сумасшедшее утро! – говорит Исаак. – Эй, солнце! Ну здравствуй!»

      – Ужас как растянуто! Это конец первого действия?

      – Нет, Асик, ещё один монолог Рассказчика снов.

      – Так читай!

      «Время… Неостановимое, стремительное… Казалось бы, это было совсем недавно… Вот только что! А прошло… Прошло уже много лет… Изменился мир, изменились мы… Мне уже за пятьдесят, и по ночам меня мучает бессонница. Но я нахожу в этом положительное – выхожу на балкон, с которого виден наш прекрасный город… Ташкент… Удивительный город… В предрассветной дымке я разглядываю новые дома, широкие проспекты, густую зелень деревьев… Я ощущаю этот дивный, ни с чем не сравнимый запах родного города… И, как когда-то Исаак Давыдович, я жду, когда над городом поднимется солнце. И я говорю ему: «Эй, солнце! Ну здравствуй!»

      – Ничего сцена, – говорит задумчиво Асик. – Столкновение двух важных событий – рождения ребенка в семье Махмуда и возвращения Санжара. У зрителей головы пошли бы кругом. А может быть, это и хорошо? А потом, здесь есть хорошая возможность для актерской импровизации. Хотя суматоха в жизни – это одно, а в театре – совсем другое… И для режиссера – интересная задача.

      – В тебе пропал театровед, – усмехаюсь я. – Твоими бы устами да мёд пить!

      – Нет-нет… Эта встреча Санжара после несправедливой отсидки со своей Хабибой должна быть очень эффектной. И именно на фоне всеобщей суматохи и криков.

      – Ты это понял, а главный режиссер пропустил этот момент, – говорю я Асику.

      – Да ладно, забудь про это! – говорит мне ободряюще Асик.

      – Перекур! – вытирая ветошью руки, сказал Боря. – Выходи, что ты в машине сидишь? Хватит читать! Подыши воздухом.

      Мы присели на низеньких табуретках.

      – Значит, ты жил на Балыкчинской? – спросил Боря.

      – Да, – ответил я. – Потом нашу улицу назвали улицей Хамида Алимджана. Она начиналась от Пушкинской и упиралась углом в зоопарк. Её пересекала улица Свердлова, а от нашей улицы через короткую Маяковскую можно было выйти к парку Тельмана.

      – Значит, в кино вы ходили в «тридцатку»?

      – Да, а летом в парк.

      «Тридцатка». «Кинотеатр имени тридцатилетия комсомола». Историческое здание. Раньше в нем был еврейский театр, и там выступала сама Вера Комиссаржевская. Здесь же, в Ташкенте, она заразилась чем-то и умерла. А потом в зале, где мы впоследствии просмотрели сотни фильмов, провозглашали советскую власть.

      – Значит, ты знал и Сэра? – спросил Боря.

      – Кто ж его не знал?

      Худющий, всегда небритый, в плохонькой, мятой, но чистой одежде, он обычно сидел недалеко от кассы на скамейке и, закинув одну ногу на другую, беспрерывно курил крепчайшие сигареты «Памир». Вокруг него всегда толпились подростки. Он вызывал у нас жгучее любопытство. Низким и скрипучим голосом