Лагерь обреченных. Геннадий Сорокин

Зачем? Прийти в себя после убийства Сыча?

      – Да ну, скажешь тоже, – растерялся Казачков. – Какой из него убийца, у него комплекция не та, чтобы такого верзилу, как Сыч, одним ударом опрокинуть.

      – Неожиданным ударом в висок кого угодно можно в нокаут отправить, – возразил я.

      – Ладно, работай дальше, а я пойду к прокурору, объясню, что Паксеев сегодня выпил лишнего и стал чересчур обостренно воспринимать обычные вопросы.

      Следующим на допрос я вызвал Антонова. Михаил Ильич сел напротив меня, положил мозолистые руки на стол. Казанки у него были не сбиты, но это ничего не значило. У Антонова кожа на руках, как у носорога, грубая и толстая. Ему можно со всей силы кулачищами по стенам колотить – никаких следов не останется.

      – Расскажите, чем вы сегодня вечером занимались, выходили ли из подвала, если да, то куда и с какой целью?

      По словам Антонова, с пяти часов вечера он безвылазно сидел в каморке электриков, перематывал трансформатор.

      Помещение для дежурного электрика, которое Антонов назвал «каморкой», располагалось в самом начале служебной части цокольного этажа. Из него вполне можно было незаметно выйти в туалет и спуститься назад. Я даже представил, как это могло быть: технички и сантехник болтают о жизни в помещении, где я сейчас веду допрос; Седов перебирает транзисторы у себя в радиокружке, совсем в другом крыле коридора; швеи, за закрытыми дверями, работают в мастерской.

      – Алиби у меня нет, – словно догадавшись о моих мыслях, уточнил Антонов.

      – Хорошо, – задумчиво сказал я. – Поговорим о другом. Вы, Михаил Ильич, были во время войны в плену…

      – Ну и что, что был! – вскочил с места Антонов.

      – Сидеть! – грохнул я кулаком по столу. – Сиди и слушай меня, а не дергайся, как девочка в солдатской казарме! Больно нервные все в поселке, как я посмотрю.

      Антонов опешил от моего крика. Он просто не ожидал, что я могу орать на него, как колхозный бригадир на пьяного тракториста.

      – Вам это ничего не напоминает? – Я нарисовал ему знак, который видел в туалете на зеркале.

      – Лапки у этого знака вниз или вверх? – спросил Антонов, присаживаясь на место.

      – А что, есть какая-то разница? – спросил я бесцветным голосом. Внутри меня все напряглось в ожидании ответа. Знак на стекле – это ключ к разгадке убийства.

      – Во время войны немцы такими знаками отмечали на могилах даты рождения и смерти. Если лапки у этого знака вверх, то это дата рождения, а если вниз, как ты нарисовал, то это дата смерти.

      Я задал Антонову еще пару вопросов и отпустил его.

      – Андрей, – спросил меня участковый, – а ты что, раньше уже слышал про этот знак?

      – Как только я увидел эту фигню с лапками, то у меня возникло смутное чувство, что когда-то давно, в фильмах про войну, я уже видел такую штуковину. Сам посуди, не пацифистский же знак нарисовал убийца!

      – Предчувствиям всегда надо верить, – согласился участковый. – Кого следующего вызовем?

      – Давай учителя. Поговорим с культурным человеком.

      Анатолий Седов был одет в сатиновый