Ярое око. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский

и, словно продолжение их, проникающее знобящее тепло, уходящее в глубину, под сердце.

      – Змея-а-а… – Субэдэй отшвырнул к порогу баранью лопатку, вытер сальные пальцы о подрагивающие крепкие груди кипчанки, подхватил длинную черную косу и провел ею по редким усам.

      За ковром поперхнулась флейта. Стихли голоса. Субэдэй усмехнулся: уж кто-то, а он хорошо знал ревнивый норов этих веселых разгульных наложниц, побывавших в шахских гаремах, обученных искусству любви и привыкших к подаркам. «Злятся, овцы. Знают, что сегодня не их ночь…»

      Серебряные браслеты на узкой руке призывно блеснули… В голосе Алсу зазвенела обида:

      – Я устала ждать… Скоро усну!

      Эти жалящие самолюбие мужчины слова как плеть подействовали на Субэдэя. Схватив кипчанку за косы у корней волос, он рывком подмял ее под себя.

      …В черно-охристом полумраке, среди раскиданных атласных подушек, опрокинутых кубков и пиал, замшевых сумок и перевернутых блюд с костями, он терзал и клевал ее, как коршун голубку.

      Она вырывалась, смеялась, кричала, задыхаясь в его нескладном, но оттого еще более злом объятьи; царапала ему спину ногтями и… снова, подобно степному цветку, дрожащему под тяжестью шмеля, вбирала его непреклонную силу…

      Костер в очаге давно прогорел и теперь лишь мерцал рубиновым пересветом углей, но старый монгол продолжал вырывать из груди молодой кипчанки сдавленный сластолюбивый стон, упорно проникая в ее знойную глубину, тщетно стараясь утолить свою жгучую и свирепую страсть.

      Но вот в какой-то момент она, лихорадочно задрожав всем телом, намертво прикипела к его сырой, торжествующей и рычащей плоти…

      …Светало, когда опустошенный Субэдэй оттолкнул от себя докучную девку с влажными, по-козьи расходившимися грудями и устало откинулся на тигриную шкуру. Его тревожные думы о Киеве, о бородатых урусах, об их князьях растворились на время и канули в черных струях волос Алсу, среди ее искусанных алых губ, изломленных стрел бровей, стиснутых смуглых колен…

      Он лежал без мыслей, без чувств, вверх бородой, и в его меркнущем грозном оке больше не билось карее пламя. Последнее, что он зрил в эту «ночь утех», был окончательно прогоревший костер, над которым седой струйкой курился дымок и тянулся к отверстию над головой, где, как лучи мироздания, сходились деревянные дуги юрты, а оттуда улетал в розовеющую высь, в которой таяла синяя звезда.

      * * *

      Холодное, росистое утро разбудило юрту Субэдэй-багатура неожиданной вестью…

      Весь остаток ночи кипчанка не сомкнула глаз. Точно распятая, пролежала она возле ног своего владыки, оберегая его священный сон. Тело Алсу продолжало держать в себе жаркую память бурной ночи. Она до сих пор ощущала его напор, его пробивающую силу и, казалось, слышала и сейчас рвущийся из горла Субэдэя клёкот и хрип… На смену этим будоражащим ощущениям приходили другие… они наплывали как волны, наполняя ее горячими покалываниями, разливаясь по всему телу блаженным спокойным теплом…

      Во