Бархатные коготки. Сара Уотерс

я тоже встала, умылась, оделась и, когда Китти пошла вниз, воспользовалась ночным горшком. Китти принесла поднос с чаем и тостами.

      – Я не решалась взглянуть в глаза Маме Денди, – пожаловалась она, снова заливаясь краской стыда, и мы устроились завтракать у себя, перед камином, поцелуями слизывая друг у друга с губ крошки хлеба и масла.

      Под окном стояла корзина с костюмами от торговца, содержимое которой мы еще не успели изучить, и вот в ожидании Уолтера Китти начала лениво в ней рыться. Она вытянула наружу очень красивый черный фрак и со словами «Взгляни-ка!» накинула его поверх платья и начала чинно пританцовывать, а потом тихонько запела:

      В жилище, на площади и в тени,

      В переулке, на улице, за углом

      Шагнешь налево – направо сверни:

      Там моей возлюбленной дом.

      Я заулыбалась. Это была старая песня Джорджа Лейборна, в семидесятых ее насвистывали на всех углах; однажды я слышала, как ее исполнял сам Лейборн в «Кентерберийском варьете». Песенка была глупая, ерундовая, но очень прилипчивая; оттого что Китти пела тихо и небрежно, голос ее звучал еще приятней:

      На ушко воркую, как голубь,

      И о любви молю.

      На коленях шепчу влюбленно:

      Если я разлюблю,

      Будут овцы расти на кленах —

      Если я разлюблю.

      Немного послушав, я подхватила:

      Если я разлюблю,

      Если я разлюблю,

      То луна станет сыром зеленым,

      Если я разлюблю.

      Мы засмеялись и запели громче. Я нашла в корзине цилиндр и бросила его Китти, потом нашла и для себя пиджак, шляпу канотье и прогулочную трость. Подхватив Китти под руку, я стала подражать ее танцу. Слова становились чем дальше, тем глупей.

      Ни за все капиталы в банках,

      Ни за любовь светских дам,

      Ни за титул лорда иль графа —

      Любви своей не отдам.

      Танцует любимая польку —

      Взгляд любимой жадно ловлю.

      Скорей Монумент запляшет,

      Чем я ее разлюблю!

      Отменят налог подоходный,

      Если я разлюблю!

      Завершив исполнение фиоритурой, я закружилась на месте – и застыла. Китти оставила дверь открытой, и на пороге стоял Уолтер, глядя на нас расширившимися, словно бы испуганными, глазами. Я поняла, что Китти проследила мой взгляд; она схватила меня за руку и тут же резко ее уронила. Я отчаянно соображала, что мог видеть Уолтер. Слова были дурацкие, но трудно было не понять, что мы обращаем их друг к другу. Неужели мы к тому же поцеловались? А может, я тронула Китти не там, где положено?

      Пока я размышляла, Уолтер заговорил.

      – Бог мой, – произнес он.

      Я закусила губу, но против ожидания он не нахмурился и не произнес проклятия. Наоборот, просияв улыбкой, он захлопал в ладоши, ступил в комнату и радостно обнял нас за плечи:

      – Бог мой – это оно! Это оно! Ну как же я раньше не сообразил! Это то самое, что мы ищем. Вот это, Китти, – Уолтер указал на наши пиджаки, шляпы и весь джентльменский облик, – вот это принесет