Бархатные коготки. Сара Уотерс

стеснялась больше, чем я.

      – Как же мы вчера напились! – произнесла она, глядя в сторону, и на мгновение я с ужасом решила, что и объятия, и признание, что она меня очень, очень любит, вызваны одним только шампанским.

      Однако, проговорив это, Китти покраснела. И я выпалила, не подумав:

      – О Китти, я умру, если ты возьмешь назад все, что говорила прошедшей ночью!

      Тут Китти посмотрела мне в глаза, и стало понятно: она просто боялась, что это я была пьяна и не понимала, что делаю.

      …А потом мы рассматривали и рассматривали друг друга, и пусть я видела ее миллион раз прежде, все равно это было словно бы впервые. Полгода мы бок о бок жили, спали, работали, как бы разделенные завесой, и лишь наши крики и шепоты прошлой ночью эту завесу прорвали. Китти расцвела, выглядела свежо, точно заново родилась; я остерегалась притронуться к ее коже – вдруг на ней появится синяк, а также и на губах от поцелуя.

      Но я их все же поцеловала, а потом, лениво лежа в постели, наблюдала, как Китти ополаскивает себе лицо и подмышки, застегивает белье и платье, ботинки. Пока она причесывалась, я закурила сигарету: зажгла спичку и следила, как пламя ее поедает, пока оно не дошло до самых моих пальцев. Я сказала:

      – После того как я впервые тебя увидела, мне вообразилось, что, когда я о тебе думаю, я вся загораюсь, как лампа. Я боялась, что окружающие это заметят… – Китти улыбнулась. Я помахала спичкой. – А ты не знала, что я тебя люблю?

      – Трудно сказать, – ответила она и вздохнула. – Мне не хотелось об этом думать.

      – Почему?

      Она пожала плечами:

      – Казалось, быть подругами проще.

      – Но, Китти, так же думала и я! А ведь на самом деле – труднее трудного! Но я думала, если ты узнаешь, что я люблю тебя как… как любовницу… я ни о чем подобном раньше не слышала, а ты?

      Китти перешла к зеркалу, чтобы закончить прическу, и отозвалась, не оборачиваясь:

      – Ну да, мне ни одна девушка не нравилась так, как нравишься ты…

      Заметив, как порозовели ее шея и уши, я ощутила, что слабею и глупею, однако от меня не укрылось в ее ответе нечто невысказанное.

      – Так с тобой это случалось прежде… – сказала я напрямик.

      Она еще больше покраснела, но не ответила; я тоже замолчала. Но слишком сильно я ее любила, чтобы долго сердиться из-за других девушек, которых ей случалось целовать до меня.

      – И когда же, – задала я следующий вопрос, – ты начала думать обо мне как… Когда тебе пришло в голову, что ты, быть может, меня полюбишь?

      На сей раз Китти обернулась и ответила улыбкой:

      – Помнится, такие мысли возникали у меня частенько. Когда ты так чисто и аккуратно прибирала мою гримерную, когда поцелуешь тебя на ночь и ты зальешься краской. Помню, как ты вскрывала для меня устрицу за столом у твоего отца, – но тогда я, наверное, уже любила тебя. Стыдно сказать: пожалуй, это произошло в «Кентерберийском варьете», когда я впервые уловила запах устричного сока у тебя на пальцах, – тогда я и начала думать о тебе… не так, как подобает.

      – О!

      – И