Никита и гильгуль. Митя Кокорин

жить дадут?

      Анжелика недобро покосилась на него.

      – Вас тоже заблокировали?

      – А то ж! Но это ничего. Мне, дочка, душу свою на благое дело не жалко положить – и ты не жалей. Перетерпим. Мы сейчас выше всего этого. Вон они там воюют, – он указал в доставшийся ему по праву иллюминатор. – А мы с тобой благолепствуем.

      – Откуда у вас деньги на профиль в нейросети-то? – нагло поинтересовалась Анжелика.

      – Так мне государством положено. А я против не имею.

      Анжелика хотела что-то возразить, но вдруг увидела в иллюминаторе то, что никак не вязалось с ее картиной мира – и это было последнее, что она увидела.

      Сергей тем временем жал и жал клавиши, копировал и вставлял все, что казалось ему хоть сколько-то осмысленным. Когда во всплывающем окне возникла новость о том, что очередной самолет с соотечественниками на борту был сбит над вражеской территорией, он наконец расслабился и понял, что имел в виду Леонид. Урожай собран, дальше система отработает сама. Три сотни дополнительно высвобожденных аккаунтов под управлением нейросети займутся возвратом долга родине, а он сможет наконец уснуть.

      Он отбросил клавиатуру, поднялся из-за стола и вышел на балкон. Прожекторы кранов сверлили ночь в Новорубежном, освещая почти готовый парк. Электромаршрутка с дневной сменой рабочих отчаливала от стройплощадки к станции. Сергей вдохнул мрак и ощутил себя жалким тумблером, до которого никому нет дела. Он даже почувствовал отвращение из-за того, что может дышать сам по себе, без чьего-то нажатия.

      В небе что-то полыхнуло. Сергей на мгновение представил, как разламывается самолет, как плотью и кровью налитые люди выпадают из него, превращаясь на лету в цифровую жать, которую здесь, внизу, он наполняет содержанием в соответствии с госзаказом – но то был лишь салют по неизвестному поводу.

      Сергей зажмурился и увидел, как добрый своенравный друг Коля полощется в высокой траве, как ничто не держит Колю, кроме земли, да и та – лишь временно, как Коля хохочет и переворачивается со спины на живот, и называет живот пузом, и от того хохочет пуще прежнего, и все-то благоволит беспокойному его духу, покуда не наступит утро.

      – Коля в поле! А Сережа! Не может! – отчаянно гаркнул Сергей в тьму, но салют заглушил и это.

      Накрывшись пледом с головой, он видел себя каруселью, на которой вертелась одна мысль: он достаточно талантлив, чтобы написать кого угодно, но Коля может переписывать себя каждый день. Но ведь когда-то именно он, Сергей, взял и написал себе этого Колю, потому что должен быть друг, обязательно должен быть друг, с которым можно поспорить в переписке, или просто подышать ночью, или кататься пузом по полю – информационному, да не совсем – и накрываться травами, и молчать. Должен быть друг в социальной нейросети, чтобы молчать в мире, где самому приходится работать рупором всех остальных.

      Карусель вертела его все быстрее, как будто готовила в космонавты, и вот