Сын палача. Вадим Вольфович Сухачевский

знает. Ну, целиком, конечно, всего не понимает своей треугольной башкой, но чует, чует, гад, что на что то очень важное вышел.

      Так постоял, постоял, ошарашенный, да и развернулся идти в другую сторону. А это, стало быть, – на Лубянку. К гадалке не ходи – все сейчас вчистую там выложит!

      Надо как то действовать – а как?!

      Тут женщина, позади этого Барабанова проходившая, вдруг рубль обронила да и, не заметив, пошла себе дальше. И Треугольный тоже не заметил. Федька только подумать успел, что надо бы сейчас рубль подобрать (Федьке Викентию он без надобности, а Федуле то – очень даже). Еще и не дернулся к рублю тому устремиться, а Барабанов – будто ему в ухо крикнули: мигом обернулся, ту рублевку увидел, схватил – и к себе в карман.

      Понял Федька – вправду, похоже, чует чужие мысли в воздухе этот, с гуттаперчевой головой.

      Решил, однако, на всякий случай еще проверить – поэкспериментировать, как говорил Викентий Иванович.

      Барабанов как раз в это время под деревом стоял. Никаких птиц на дереве не было, но Федька подумал изо всех сил – убедительно подумал, так, что сам поверил почти: «Ого! Ворона на дереве сидит! Вон, кáкнуть приготовилась!.. Щас какнёт в точности этому, с треугольной башкой, прямо на эту самую башку – во смеху то будет!..»

      Снова все точно! Барабанова от этого дерева как ветром отнесло. Голову свою треугольную задрал, стоит, смотрит – где ж она, та ворона?

      Еще, наверно, полчаса Федька так изгалялся над ним – то трамваем его припугнет (во всю силу представив, что стоит этот гуттаперчевый на трамвайных путях, а трамвай мчится прямо на него); тот сразу как ошалелый – в сторону. То представит себе, что из рогатки в него какой то мазурик целится из за своего котла – и тот немедля норовит за фонарный столб спрятаться.

      Но шутки шутковать – оно, конечно, для какого нибудь Федулы дело и веселое, а Федьке Викентию уже пора было решать, как с этим калеченым теперь быть.

      К Викентию Ивановичу бежать?.. Но того сейчас дома нет, ушел на заседание Тайного Суда. А если б даже и был – пускай бы Федуло бегал, а тому Федьке, который теперь Викентий, надобно научиться решать самому.

      Напряг Федька Викентий изо всей силы мозги – и таки додумался наконец.

      Да как, вправду, здорово все придумал! Самому Викентию Ивановичу не зазорно было бы!

      В чем главная сила этого, с треугольной башкой? В умении всякую чужую мысль чутко ловить. А в чем сейчас Федькина слабость? В том, что от мыслей своих не убежишь. Так значит, и бежать от них не след! Надо слабость эту обратить в свою же силу! И с трамваем то, и с вороной – вон как лихо получилось! Но то было – для своего удовольствия; а если для пользы?

      Для пользы дела думать надобно о таком, чтобы Треугольного за самую душу зацепило. А он жадный, этот Барабанов, сразу видать – вон как за рублевкой порхнул быстро! Так и думать надобно о них, о деньгах…

      И представил себе Федька тех денег целую пачку – он такую у Викентия Ивановича однажды видал.

      Бумажки новенькие, обрез у каждой пачки синевой светится, поверх – крест накрест