Берлинский боксерский клуб. Роберт Шареноу

еврей, – сбивчиво оправдывался я. – Я и в синагоге-то никогда не был.

      – Какая разница, – сказал Герц. – В тебе еврейская кровь.

      – Хуже еврея только еврей, который строит из себя нееврея, – добавил Франц.

      – Подлая гадина, – прошипел сквозь зубы Юлиус. – Правильно Гитлер про ваше племя говорит.

      Меня так и подмывало признаться, что я не просто не считал себя евреем, но и недолюбливал этот народ не меньше, чем Герц, Юлиус и Франц. Я не чувствовал никакой связи с евреями и бесился, когда они принимали меня за своего. Мне казалось, что в том, что касается евреев, нацистская пропаганда во многом права. Их действительно было полно среди банкиров и денежных воротил. Они старались селиться отдельно от «настоящих» немцев. Район, где мы жили, не был еврейским, но каждый раз, очутившись в еврейском квартале, отец обязательно высказывал нелестное мнение о его обитателях. «Вот же торгаши и деляги», – бормотал он себе поднос, завидев на улице верующих евреев. Однажды я услышал от него: «Наконец настали времена, когда можно уже откинуть весь этот первобытный вздор и жить, как живут все нормальные люди. А эти по-прежнему не могут без гетто».

      У многих виденных мной верующих евреев были большие носы, пухлые красные губы и маленькие черные глазки, они носили черные шляпы и такие же черные пиджаки. Мне казалось забавным, что у отца налицо все те же внешние признаки, не считая шляпы и пиджака.

      Евреи выглядели не как все. Вели себя не как все. И вообще были другими. Я, как и Адольф Гитлер, считал, что от них один вред. Но если Гитлера заботило, что евреи вредят германскому государству, я боялся, как бы они не навредили моей репутации в школе и отношениям с друзьями. Теперь, стоя на лестничной клетке, я безуспешно гадал, как же «Волчья стая» прознала про мое происхождение.

      Тут Франц, подавшись вперед, смачно плюнул мне в лицо. По моей правой щеке сполз липкий, горячий ручеек. Герц набрал в рот побольше мокроты и харкнул мне на другую щеку. Все трое рассмеялись. Я не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, как будто бы все ткани моего тела внезапно превратились в жидкость. А потом меня накрыла волна такого удушливого страха, что я полностью потерял контроль над собой. Тоненькая струйка мочи сбежала по внутренней стороне ноги и намочила штаны, кучей сбившиеся у самого пола.

      – Verdammt![5] – вскрикнул Герц. – Он обоссался.

      Юлиус выпустил мои руки.

      – Рядом с тобой стоять противно, свинья еврейская!

      С этими словами он наподдал мне под зад, и я грохнулся на колени прямо в лужицу собственной мочи. Теперь мои шерстяные брюки промокли насквозь. Трое мальчишек плотно обступили меня. Я взглянул на них снизу вверх и чуть слышно сказал:

      – Но я же не еврей.

      – Вставай! – скомандовал Герц. – Встань и дерись!

      Нокаут в первом раунде

      Это «дерись» ошарашило меня даже сильнее, чем слово «еврей». До сих я ни разу не дрался и из страха, как бы мне не сделали больно, любые столкновения старался уладить миром. Теперь, лежа на полу, я горячо надеялся, что, оплевав мне лицо, стянув с меня штаны

5

Вот черт! (нем.)