Агорафобия. Надежда Нелидова

секунду Митя присел и схватился за голову. Во вторую – с размаху уткнулся затылком в стену, будто собирался клевать рассыпанное зерно. Ноги широко разведены в поперечном полу-шпагате, руки крест-крест назад, ладони вывернуты, дрожащие от напряжения пальцы растопырены… Готов в любой момент скороговоркой отбарабанить: «ОсУжденный такой-то, осУжден по статьям 210, 222, 223, 167, 213, 205, 105—30…»

      Что его ждёт за нарушение режима? Изолятор, дубинка, стакан, где изнемогающее тело перестаёт себя чувствовать через несколько часов? Или…

      Только что Митя спросонок шёл к параше – месяцами выработанной мягкой бесшумной походкой-скольжением – крадущийся бы ночной зверь позавидовал. Откуда на его пути в камере взялось пустое, тускло блеснувшее в свете «дежурки» цинковое ведро?! Гремя, покатилось, раскололо мир. Вдали, за тысячи километров мама взметнулась, прижимая руки к прыгающему из груди исстрадавшемуся, истаявшему больному сердцу.

      – Кто тут есь?! Ково лешак принёс?

      На Митю из полутьмы таращилась старуха в ситцевом мятом сарафане. Если бы между тощих грудей не болтался крестик на грязноватом шнурке – чистая ведьма. Смотрела на стоящего раком Митю, качала растрёпанной седой трясущейся головой:

      – Эк тебя раскорячило.

      Он медленно, недоверчиво разогнулся. Огляделся: дощатые щелястые стены, увешанные пучками трав. Под ногами, под полом курятник: тревожно стонут и вскрикивают разбуженные куры. Он стоял в сенях, и пахло здесь, как у бабушки в деревне, луковой шелухой. Мысленно себя поздравил: слабак оказался. Не прошло года – поехала крыша.

      – Засветло не мог явиться? – ворчала бабка, подбирая злополучное ведро. – Прогоню вот поганой метлой – и деньги ваши не нужны.

      – Какие деньги? – едва слышно шепнул Митя, косясь на предполагаемую дверь камеры. Он всё ждал топота охраны.

      – Какие. Которые за тебя плочены. Приезжие люди сказывали: к тебе, Прокопьиха, студен на постой станет. Становись, не жалко. А его ночью лешак принёс. Напугал, сердце чуток не разорвало… Айда, полуночник, койку покажу.

      Митя покорно двинулся за чешущейся ворчащей старухой. Лёг на указанное место в пахучее тряпьё, вытянулся на полке как солдатик. До рассвета смотрел в потолок, ожидая, как себя дальше проявит съехавшая крыша. Смотрел, пока не засветились щели. И вдруг рухнул в сон, как в яму.

      ***

      Его разбудили звуки летнего деревенского милого, милого детства: воробьиный гомон, протяжное, озабоченное пение и стоны кур, ищущих то ли червяка, то ли место для кладки яиц. Митю подбросило до потолка: «Побудку, побудку проспал!» Путаясь в тряпье, принялся лихорадочно и безуспешно приводить его в порядок. Ничего не соображая, огляделся…