Встречи – расставания (сборник). Георгий Баженов

ее прописали в квартиру снохи… а для чего? Ну а если не будет у нее жилья – куда она пойдет потом, когда со снохой у них разладится? Ведь к нам опять пойдет? К нам. За чем? За жильем. Так для чего нам двадцать раз разрешать один и тот же вопрос? Постановили – ввиду сноса вашего старого домика выделить вам комнату. Получайте ее и живите спокойно. А со снохой, когда она вернется с Севера, стройте отношения, как уж вам обеим совесть подскажет.

      – Так она уж вот-вот, на днях, может, и приедет…

      – Тем более – значит, очень скоро все станет на свои места. Понятно вам теперь, Александра Петровна, что о вас товарищи побеспокоились?

      – А как же, понятно… большое спасибо. Можно, значит, пойти?

      – Ну да, конечно. Поставьте вот здесь подпись. И можно вас поздравить с получением ордера.

      Петровна опять было склонилась над книгой, нацелилась ручкой и вдруг тихонько, не поднимая головы, спросила:

      – А без подписи, выходит, никак нельзя?

      – Как без подписи?! Да вы что, Александра Петровна, в самом-то деле?! Я ведь вам столько объясняла…

      – За то спасибо, конешно. Но сами посудите… – Петровна подняла глаза, жалобно сиявшие горечью и мукой. – Аня-то приедет, а я што скажу? Комнату, мол, получила. Выходит, и не хочу я жить с ними… как же так-то? А я как раз наоборот… вся душа к ним прикипела… мне без них и жизнь зазря получается. Вот как…

      – Александра Петровна, как же вы не понимаете! Да ведь вы…

      – Вы уж извините, а я… я, пожалуй што, пойду… вот как… – И с этими словами Петровна неожиданно поднялась со стула и направилась к выходу. – До свиданьица.

      – Как?! Куда же вы?! – встала из-за стола Яновская. – Да постойте же…

      – А значит, так, – серьезно проговорила Петровна, обернувшись в дверях. – Не сегодня-завтра Аня приедет, мы и ответим свое. А без Ани мне мало што понятно, а обижать ее – это мне никак не под силу… – И старуха вышла из комнаты.

      Глава вторая

      – Уйди… не могу я, не могу! – Аня не противилась, не отталкивала его, но сидела как в воду опущенная, полуотвернувшись к окну, низко опустив голову. – Господи, как ты меня мучаешь… и ведь стыдно-то как, сты-ы-ыдно…

      Он все понимал и терзался не меньше ее, в то же время ничего нельзя было поделать с собой. Он с трудом оторвал свои губы от пульсирующей на ее исхудавшей шее голубоватой жилки, медленно открыл глаза, с тяжелой тоской выдохнул воздух.

      – Не можешь? – потерянно прошептал он, как бы вовсе не спрашивая, а утверждая.

      – Не могу, Яша… – Она повернулась к нему, из глаз ее навстречу ему засочились глухая горечь, любовь, мука, он любил эти глаза больше всего на свете, в них светились правда и преданность, в них укором стояла память, проклятая и светлая память.

      – Я понимаю, – сказал он. – Я завидую.

      Осторожный, нежный ее палец лег ему на губы:

      – Не надо…

      Он чувствовал губами легкое прикосновение ее пальца, вдыхал горчащий запах шершавой кожи, подрагивая то верхней, то нижней губой, как бы лаская ее палец. На самом деле это пульсировала в надкусанных его губах кровь.