Дом Ротшильдов. Пророки денег. 1798–1848. Ниал Фергюсон

желудки у нас больные, так что и обжорство уже не для нас. Следовательно, для нас заказаны почти все мирские радости. Неужели нам отказаться и от радости переписки?»

      Но Натан упивался своим аскетическим материализмом: «Пишу тебе, излагая свое мнение, так как писать тебе – мой долг, будь он проклят… Я перечитываю твои письма не единожды, а, наверное, сотню раз. Да ты и сам без труда все себе представляешь. После ужина мне обычно нечем заняться. Я не читаю книг, не играю в карты, не хожу по театрам, моя единственная радость – мое дело, и в этом смысле я читаю письма Амшеля, Соломона, Джеймса и Карла… Что касается письма Карла [о покупке большого дома]… все это полная ерунда, ибо, пока дела у нас идут хорошо и мы богаты, все готовы льстить нам, а те, кому не нужны наши деньги, нам завидуют. Наш Соломон слишком хорош и покладист ко всему и всем, и если какой-нибудь паразит нашептывает что-нибудь ему на ухо, он думает, что все люди благородны; истина же в том, что все преследуют собственные интересы»³⁷.

      Частным образом даже Генц признавал Натана первым среди равных. Именно он обладал «замечательным чутьем, которое всегда позволяет им всем выбирать то, что нужно, а из двух хороших выбирать наилучшее»: «Самый глубокий довод Бэринга не так способен вдохновить меня… как веское суждение одного из более умных Ротшильдов – ибо среди пяти братьев есть один, чей ум оставляет желать лучшего, и другой, чей ум слаб, – и если Бэринг и Хоуп когда-нибудь допустят ошибку, могу с уверенностью утверждать: это произойдет потому, что они сочтут себя умнее Ротшильда и не последуют его совету».

      Очень показательно, что в последней фразе указан «Ротшильд» в единственном числе. Настоящий «финансовый Бонапарт» был только один.

      Вероятно, Генц имел в виду Амшеля и Карла, когда писал об «одном, чей ум оставляет желать лучшего, и другом, чей ум слаб». Такое суждение было несправедливо: точнее сказать, Амшель и Карл менее склонны были рисковать, чем их братья. Амшель был самым осторожным из пяти и постоянно мечтал вести «тихую жизнь». «Я не стремлюсь сожрать весь мир», – писал он в характерном для него грубоватом стиле. Его идеалом была «безмятежная работа», без тех тревог, какие обычно вызывали наполеоновские планы Натана. Карл, четвертый брат, отличался нервозностью и неуверенностью; он, как и Амшель, не был чрезмерно честолюбив. «Я сыт по горло делами, – признавался он старшему брату в типичном для него письме. – Желал бы, чтобы Бог дал мне самую малость, достаточную для жизни, одежду для себя и хлеб насущный. Я не хочу парить в небесах». Это чувство, несомненно, усилилось во время фиаско с амстердамскими казначейскими векселями, навлекшими на него бурю обвинений. После того случая, как писал Соломон, Карл по-настоящему «боялся» Натана, хотя по-прежнему способен был отпускать критические замечания за спиной «босса». Мы уже имели случай убедиться в том, что Соломон обладал и необходимым интеллектом, и самоуверенностью, чтобы усомниться в стратегии Натана; но он был слишком «тихим