Двойная идентичность. Лейла Эдуардовна Киселева

Не каждому так везёт, поздравляю! Я надеюсь, взаимно?

      – Да! Да, всё взаимно.

      – Ну и кто она?

      – Она? Она ангел во плоти.

      – Ну это я уже понял, где вы познакомились?

      – В книжном, она не могла найти одну книгу, древнегреческого автора, которая как раз была у меня. Библиотека у нас богатая, ты же знаешь.

      – Да, у вас ещё от прадеда, ты говорил. Любой коллекционер позавидует.

      – Да, я теперь и сам себе завидую, ты только представь, если бы не случай, как странно, ведь целая жизнь может зависеть от случая. Если бы я не зашёл в тот магазин…

      – Скорее от везения.

      – Что ты имеешь в виду?

      – Я говорю, что жизнь зависит от везения либо от невезения. Случаев много, но только те, которые влекут за собой радость или горе, заставляют нас вспомнить о них. Ведь ты мог зайти в тот магазин и не встретить её там. Встретил, значит, повезло.

      – А ты прав, невероятно повезло! Да что мы всё обо мне, над чем ты работаешь сейчас?

      – Ты же знаешь, у меня либо на заказ, либо для себя.

      – Заказы меня не интересуют, покажи что-нибудь своё, из последнего.

      – Хорошо, пойдём.

      Зарубин указал на серую дверь, ведущую в смежную комнату.

      – Мне кажется, или раньше здесь этой двери не было?

      – Я уж думал, ты не заметишь, да, теперь у меня есть потайная комната, позаимствовал у покойничка.

      – Надеюсь, он был не против?

      – Да кто ж его знает. Кошмары, вроде, не мучают, – Платон рассмеялся низким грудным смехом.

      Зайдя в новую комнату, Козлов отметил, что состояние у неё было куда лучше предыдущей, метраж был неплохой, скорее всего, в прошлой жизни она играла роль зала, что было вполне удачно для нескромной мастерской скромного художника. Все стены комнаты покойного были увешаны картинами, маленькие, большие, средние, они были так удачно развешаны по размеру, будто паззл, собранный с трудом и удовольствием. Другие части паззла, не нашедшие себе места, как наказанные дети, стояли лицом к углу. По достаточно уютной обстановке Эрнест понял, что от старого хозяина здесь осталось почти всё: низкие шкафчики, большой стол, кресло-качалка и четыре стула. Единственное, что сюда добавил Платон, был мольберт.

      – Боже мой, здесь же работ на целую выставку, Платон!

      – Да что ты, какие выставки, я же пишу для себя, для души, понимаешь?

      – Нет, не понимаю, разве твоя душа не просит признания?

      – Признания? Чьего? Если Бог признал меня быть достойным этого дара, так зачем мне большее признание? Что ты так смотришь? Да, я не совсем без пафоса, немного, но есть.

      – Дело не в пафосе, а в твоём отношении к искусству, такого эгоистичного художника я встречаю впервые.

      – Кто эгоистичен, я? Да я о самом себе вообще не думаю, хожу в рванье, ем для того, чтобы жить, а не наоборот…

      – Ладно, не прибедняйся.

      – Я не прибедняюсь, я хочу понять, в чём эгоизм.

      – В отношении к искусству, в отношении к созданному тобой, у тебя ведь дар, талант, а не просто прихоть