Жизнь. Наргиз Хан

источник величайшей радости.

      Альбер Камю.

      – Ну? Ты идёшь? – допрашивает меня моя одноклассница и номинальная подруга Светлана.

      – Нет. Мне ещё в библиотеку нужно заскочить, – отмахиваюсь от неё, всё так же оставаясь на прежнем месте.

      – Ага, знаю я твою библиотеку, небось, ждёшь своего Игоря, – недовольно фыркает мне Светка, закидывая полупустой рюкзак за спину и поспешно отдаляясь от меня к воротам школы.

      Я провожаю её веселым взглядом, усмехаясь про себя привычному для меня замечанию и своей привычной отговорке – не возвращаться домой так скоро. Я старалась много не распространяться о своей «обычной» семье в школе, да и Игорь зарывал на корню поползновение слухов, в принципе никого и не волновало, то, как я живу, я им никто – они никто для меня. Единственное, что вызывало интерес в моей скромной персоне, и то конечно не я сама, а тот взрослый парень, играющий главенствующую роль в моей жизни – Игорь Школьник, по кличке Иго, по кличке Школьник.

      Я действительно направилась в сторону библиотеки, продолжая свои размышления о самом родном для меня человеке на этом свете, кем бы он ни был, и какие бы не рассказывали о нём истории – всё было не важно, никто и никогда не сможет этого понять, но я прощу ему всё, только за одно лишь воспоминание трёхлетней девочки, несмело хватающейся за протянутую руку большого мальчика. Я помнила всё, по большей части это были неприятные, а порой и отталкивающие воспоминания, но так складывалась моя жизнь, ещё одна история живой души в огромной вселенной и я не могла себе позволить забыть, ведь забыть себя, значит, забыть Игоря. И пусть он думает, что самая худшая часть моего детства, та в которой, Игорь оставался всего лишь подростком, истёрлась из моей памяти, сама уверила его в этом, я помню всё, больше, чем мне на самом деле хотелось бы.

      Скрипучие двери престарелого здания школьной библиотеки шумно пропустили меня внутрь, а их ворчливая ровесница вот уже сорок лет несущая свой книжный крест библиотекаря, постаревшая, но физически сильная Мария Игнатьевна подняла на меня вездесущие ока поверх очков с широкой оправой. Взгляд этих помутневших, но с возрастом не потерявших своей суровости, напротив, только приобретших ещё больше черствости глаз, был призван сжечь на месте нарушителя старушечьего спокойствия, но, наверное, я относилась к Марье Игнатьевне слишком предвзято, не любила она исключительно меня. И эта нелюбовь досталась мне в наследство от Игоря, когда он окончил школу и попрощался с Марьей Игнатьевной навсегда.

      – Здравствуйте Мария Игнатьевна, – негромко поздоровалась я с библиотекарем.

      – Здравствуй деточка, – ответила мне женщина, не меняя своего недоброжелательного выражения испещрённого морщинами лица и вызывая во мне желание – сбежать из храма науки.

      – Я ненадолго, – поспешила успокоить женщину, закрывая двери, при этом испытывая неловкость за их скрипучесть, – мне нужно сделать уроки по литературе, нам задали Достоевского, и я хочу… – тут я запнулась, неожиданно осознав,