(Не)запрещенное цензурой. О Боге, религии, церкви. Лев Толстой

как бы к отрицанию себя, ибо и истинная вера в основе своей противоречит понятию власти, правительства, то есть иерархичности, чинопочитанию, проявлению силы и т. д. Поэтому догматы были выставлены на передний план, Церковь затушевывал дух христианства, заполнила его формами, внешними проявлениями веры, оставляя в тени духовную сторону. Это было необходимо, чтобы сделать возможным сосуществование взаимоисключающих понятий – христианской веры и государства, узаконить последнее с точки зрения религии. «Освещение власти государственной христианством есть кощунство, есть гибель христианства… везде в угоду власти изуродовав все учение христианства, чтобы оно могло ужиться с государством, пытались объяснить святость, законность государства и возможность его быть христианским. В сущности, же слова “христианское государство” есть то же, что слова теплый, горячий лед. Или нет государства, или нет христианства» (2, с. 479).

      Чтобы доказать это, Толстой последовательно рассматривает развитие христианства в Риме: от формальной замены внешних форм религии до затушевывания основ веры в Христа. Принятая государством церковь должна была давать свое благословение на все, что делалось этим государством, и она благословляла войны, грабежи, разбои, убийства, казни во имя Христа, который отрицал все эти войны, грабежи и казни. Все же Церковь пыталась сохранить учение, в союзе с государством она рассчитывала упрочить насилием свои позиции, распространить шире свою веру – веру «о смирении, самоотверженности и терпении обид… Учение говорит о смирении, самоотречении, любви, нищете. Но учение проповедуется насилием и злом» (2, с. 481). Такая двойственность создавала проблему, ибо если Церковь отходит от учения, она растеряет учеников, ей перестанут верить, но чтобы оправдать свою связь в властью, она должна всеми способами скрыть истинную сущность учения. «А для этого нужно перенести центр тяжести учения не на сущность учения, а на внешнюю сторону его. И это самое делает иерархия» (2, с. 481).

      Отсюда стали возможны расколы, происходившие от несогласия во внешних проявлениях веры и игнорирования причин единения Церкви. Об этом Толстой писал еще в дневниках в 1878 году: «(…) единство это не может быть достигнуто тем, что я, А или Б обратит всех к своему взгляду на веру (…), но только тем, что каждый, встречаясь с несогласными, откидывая в себе причины несогласия, отыскивает в другом те основы, в которых они согласны. Осьмиконечный или четырехконечный крест, пресуществление вина или воспоминание, разве не то же ли самое» (3, с. 69).

      Итак, по мнению Толстого, Церковь, соединенная с государством, хотела учить своей вере, потому что истинная вера разоблачала ее «жрецов». Следовательно, правителям необходимо было заменить ее другой верой – государственной. Таким образом, государственная вера становилась насилующей уже сама по себе, так как устраивала гонения на возникающие ереси, отклонения от государственной религии. Гонимые же приверженцы христианства были ближе к истинному учению