Одиночество всегда с тобой. Анна Толкачева

чтобы потом напасть, схватить, поглотить целиком. Она никогда не уйдет. Но ты в этом не виноват. Я была счастлива, что тебе удалось помочь мне забыть о ней хотя бы на несколько недель. Я была счастлива, что на какое-то время ее место занял ты.

      – Я совершенно одна, и иногда мне даже не с кем поговорить…

      Ты снова повторил свою грубую фразу о «сволочных мужиках». Ты не хотел понять того, что я вкладывала в свои слова, хотя тебе всегда было это знакомо.

      Я говорила, а слезы капали и капали. Я заметила, все так же, не оборачиваясь, что ненавижу, когда кто-то становится свидетелем моих слез, что это унижает меня, лишает ощущения собственной силы.

      – Я выгляжу просто ужасно, когда плачу. Дай, пожалуйста, салфетку.

      Я помню, ты стал носить салфетки, когда начал встречаться со мной, тебе вдруг стало неудобно харкаться при мне. Хотя до того ты не стеснялся этого делать, когда ты катался со мной в трамвае после литсобрания за компанию до остановки, где ты делал пересадку.

      Ты протянул мне бумажный платок.

      – Ты прекрасна, когда плачешь. Ты всегда плачешь благородно: тихо роняешь слезы. Просто и естественно. Никогда не жалуешься и не устраиваешь показушных истерик.

      Ты часто ни с того, ни с сего начинал утверждать, что я прекрасна. И тебе всегда нравилось смотреть на мои слезы.

      Ты терся щекой о мое плечо, будто этим нежным жестом пытался облегчить боль воспоминаний. Слезы капали, струились, стекали по лицу, а ты снимал их аккуратно с моих щек, будто это были драгоценные камни, ты долго разглядывал их в своих ладонях, таких огромных и сильных, что они казались в них ничтожными. Ты пробовал их на вкус. Ты как будто не мог поверить, осознать до конца, что это действительно слезы. Будто на твоих глазах совершается чудо.

      9

      Эжени давно перестала удивляться, куда исчезала недавно купленная пачка сигарет или почему так быстро закончилась банка кофе, открытая на прошлой неделе. Будто в доме жил еще кто-то, кто без ее ведома пользовался всеми ее вещами. Некто неуловимый и конечно не существующий. Перестала она также удивляться, почему ложась спать в среду вечером, просыпалась уже в пятницу утром. Слишком глубоко порой Эжени погружалась в мир собственных мыслей. Однако из всей этой картины глобальной рассеянности выпирал один неоспоримый факт: в ее доме каждая вещь должна была лежать на строго определенном месте. Кирико говорила, что Эжени педант, однако сама Эжени знала, что это вовсе не прихоть характера, а жизненная необходимость, ведь если по-другому, то она никогда в жизни не сможет найти то, что выпустила из рук всего пару минут назад.

      Кирико, хоть и сама курила, не одобряла пристрастия подруги к сигаретам. Сама она считала свою дурную привычку чем-то само собой разумеющимся, ведь со школы общалась исключительно с хулиганами и стремилась ни в чем от них не отставать. Другое дело – Эжени, считала она, девушке с манерами