Дарите любовь. Коллектив авторов

И негромкий голос.

      Он не погиб. Зацепило руку, плечо. Отдал девочку матери, когда фашист улетел. Кто-то наскоро перевязал его. Солдат ушел догонять своих.

      Аня и мама с братиком пристроились к знакомым, их пустили в телегу. Немыслимая щедрость и доброта. Чтобы поместилась женщина с детьми – выкинули на обочину чемодан. Хозяйка барахла голосила по этому поводу. Аня, вернее Анна Ивановна, до сих пор помнит ее злые взгляды.

      – Вот с тех пор я и люблю мужчин. Особенно военных.

      Я уже говорила, что глаза у нашей санитарки были яркими, с огоньком? Она сказала про военных с таким чувством, весело, что засмеялись мы обе.

      Замуж выскочила за офицера в отставке. И много раз влюблялась в самых разных мужчин, хоть чем-то напоминавших героя ее детства. Кто-то пах похоже, чей-то голос казался тем самым. Большая часть ее увлечений имела отношение к армии.

      – Когда их угощаю, балую, вспоминаю того самого. Будто ему приятно делаю.

      Я кивнула. Мне было понятно.

      Больше наши дежурства не совпадали. Тем более, чтобы вот так – остаться вдвоем и поболтать. Тот хирург, о котором я вам говорила, санитарку не обижал. И платонический роман тянулся долго. Пока Анна Ивановна не оставила… Нет, не работу. Этот мир. Она умерла на дежурстве. На боевом посту. Без стонов и жалоб. Во сне.

      Благодарность

      Это сейчас моя младшая – чемпион страны по служебной кинологии, ведущий кто-то там, эксперт и прочие пироги.

      История приключилась зимой. Тридцать пять лет назад. Мы тряслись в наполненном саранском автобусе. Две сестренки. Одна школьница, вторая в детский сад ходит.

      Впихнуться в переполненный транспорт самое настоящее приключение: глаза на лбу, пуговицы на асфальте, ноги оттоптаны. А мелкая – целая, невредимая, мною втиснута недалеко от входа между сидящими гражданами. Рядом с ней в углу бабуся, хорошо за семьдесят, но бодрая, веселая, трещит, болтает с соседкой. Везет большую корзину, снаружи завязанную платком. Сквозь плотную ткань пробивается наружу сногсшибательный аромат свежей, еще теплой выпечки. А за покрытым узорами окном – минус тридцать. Или минус двадцать с большим хвостом.

      Автобус тыр, дыр, трясется, везет нас домой. Сбоку цепляюсь за поручень, зеваю, стараюсь, чтобы меня толпой не оттащило слишком далеко от уютно пристроившейся Шумак-младшей. Она полна энергии, головой крутит. И вот вижу я, что детский любопытный взгляд все чаще и чаще останавливается на корзине…

      Ох. Отвлечь ребенка не могу, ибо повисла, зажатая между добрыми согражданами в полутора метрах от сестренки.

      Людмила водит острым лисьим носиком, жадно и шумно вдыхает запах и окончательно концентрируется на источнике головокружительного аромата. А дело-то зимой… Все ж еще и замерзли.

      До нашей остановки еще пилить… и пилить. Детка вздыхает. Снова вздыхает. На нее обращают внимание.

      Минуту они с хозяйкой корзинки друг друга разглядывают. Лицо старушки делается расслабленным, мягким. Она перестает болтать с соседкой и обращается к малышке:

      – Хочешь?

      Людмила