Дорога в Алатырь. Николай Шмагин

тишине слышалось лишь сонное похрюкивание поросенка, да дед с бабушкой усердно хрустели капустой. Ванька засмеялся:

      – Мама говорила, за столом нельзя чавкать, она и разговаривать не велит, – вспомнил он и добавил, ябедничая: – а сами разговаривают.

      – Ворона и за море летала, да вороной и вернулась, – заключил дед, вставая из-за стола и доставая кисет с махоркой.

      – Балаболишь при мальчонке, чево не следует, – осерчала бабушка.

      – Спина побаливает, тудыттвою ее растуды, комаринский мужик, – закряхтел в ответ дед, усаживаясь на скамеечку и закуривая. Ванька тут же устроился рядом и, с завистью вдохнув дым, закашлялся.

      – Всю квартеру продымил, ребенок ведь, рази можно.

      – Дед, кто такой комаринский мужик? – Ванька жаждал знать все.

      – Ишь ты, любопытный какой, – удивился дед, добродушно и лукаво посмеиваясь. Глянув на прибирающую со стола бабушку, он хитро ухмыльнулся и зашептал внуку на ухо. Тот жадно слушал, затаив дыхание.

      – Хосподи, седина в бороду, бес в ребро. Чему ребенка учишь?

      Ванька восторженно запрыгал, порываясь рассказать все бабушке.

      – Молчи, – упредил дед, улыбаясь в усы, – потом продекламируешь.

      Ванька с готовностью закивал и умчался в переднюю, горланя там в избытке чувств: «Как по улице варваринской идет мужик комаринский…». На мгновение все смолкло, и бабушка заглянула в переднюю.

      Ванька снова включал радио.

      «Кукуруза – царица полей дошагала до Севера!..», – проникновенно провозгласил диктор, и бабушка заторопилась к выключателю…

      На кухне чертыхнулся дед. Ванька бросился к нему:

      – Кукуруза разве может шагать, дед?

      – У нас все может…

      – Почтальонша сказала: ночью 50 градусов мороза будет, – вспомнила бабушка, восстановив тишину в квартире.

      – То-то смотрю, с утра продирает, – встревожился дед, вставая.

      – В финскую-то помнишь, ударило морозищем, погибло тогда в саду – не перечесть, – жалостно вздыхала она, глядя на одевающегося деда.

      – Неужто ночь целу маяться собрался? Авось обойдется, ну их к ляду.

      – Авось да небось – хоть вовсе брось! – вскипел дед, сердито топая валенками. – Хворосту да сенца заготовлю.

      – Я с тобой, – Ванька схватил его за руку, – помогать буду.

      – Тоже мне помощник нашелся, мороз такой на дворе, – запротестовала, было, бабушка, но, глянув на мужа, уступила. – Давай-ка потеплее оденемся.

      Дед разложил вокруг яблони хворост, сверху потрусил сена.

      – Зачем сено, дед?

      – Для дыму. Вишь, сырое оно, знать дыму много будет, яблоням тепло. И нам спокойнее, уразумел?

      Ванька схватил охапку хвороста и, увязая в глубоком снегу, поволок к красавице-яблоне, стоящей поодаль от других деревьев.

      – Неси сюда, – позвал дед, подходя к неказистой на вид яблоньке и утаптывая вокруг нее снег, – здесь раскладывай.

      – Я у той хочу, – запротестовал внук.

      – Это дикарка, не жалко, – объяснил