Долгово. Лариса Автухова

ных курток и грели дыханием руки, но теплее им не становилось. И можно было бы уйти, да вот заветная стена манила, навевала мысли о свободе и другой жизни.

      – Ну что, идем? – сказал тот, что был смелее.

      – Не-е-е, – с сомнением ответил другой.

      – Как хочешь. А я пойду. Не буду сидеть в этой чертовой яме. Не хочу и не буду. Понял? Я пойду. Там свобода.

      – А вдруг убьют…

      – Не увидят, темно же.

      Смелый решился. Тело его напряглось, как перед прыжком. Второй почувствовал это и схватил его за рукав.

      – Не надо, лучше потом. Еще придем сюда, посмотрим, как здесь и что. Не надо. А?

      – Нет, я все решил. Не хочу идти назад в свою халупу, где и пожрать-то нечего. Мать с утра до вечера пилит и пилит. Нет, я пойду.

      Он пополз. Второй тревожно следил за ним. Он думал, может, надо и ему туда на стену, за которой свобода и хорошая жизнь. Душа его рвалась туда, но тело оцепенело, и он не двигался.

      Шуршанье пожухлой травы становилось все тише. Он тревожно вслушивался, но ему мерещилась тишина. Как вдруг все вокруг озарилось ярким светом и раздался вой тревожных сигналов. Стена осветилась, на ней замелькали темные фигуры. Воздух наполнился их гортанными голосами. Парнишка поглубже забился в свой ворот и сухую траву, но с места не двинулся. Его глаза беспокойно искали своего дружка там на стене. Но он его не видел, темные фигуры стражей закрывали собой какое-то место на стене. По отрывистым движениям он понял, что кого-то схватили, затем толпа затопотала куда-то вбок, видимо, утаскивая с собой свою добычу.

      Парнишка уткнулся в холодную траву и заревел.

      2

      Солнце вставало тусклое и блеклое, как всегда в этих краях. Начинался новый день. Как и многие дни до него, он не сулил ничего хорошего и потому никто из людей не был рад ни этому новому дню, ни только что проснувшемуся солнцу. Не мог радоваться этому новому дню и сам городишко Долгово: пыльные и грязные улицы, заваленные мусором и подсвеченные утренним солнцем, в этот ранний час пробуждения всего живого и новых надежд выглядели еще более неприглядно и уныло, чем обычно.

      Джон, только-только продрав глаза, полез в шкаф за куревом. Под его грузным телом заскрипел прогнивший пол, что-то с грохотом упало.

      – Да чтоб тебя, – пробормотал Джон.

      Лера с раздражением повернулась на другой бок. Она закрыла глаза, стараясь уснуть. Но сон все не шел, она невольно прислушивалась к тому, что делает Джон, куда он еще полез и что еще может разбить или сломать. Но Джон затих. Должно быть, курит, высунувшись в окно, подумалось ей. Она представила себе, как он лежит на подоконнике и пускает дым, глядя задумчиво вдаль, и ей захотелось неслышно подойти сзади и разбить об его голову стул или что-то другое, что подвернется под руку. Глухая ярость клокотала в ней и так и подмывала ее поставить точку в этом тягостном совместном существовании.

      Она поймала себя на мысли, что уже не первый раз думает об этом. Она все чаще осмысливала план своего освобождения: это приносило ей успокоение и душевное равновесие. Она представляла, как ночью закапывает в землю ненавистное тело, как уходит, не оглядываясь и не ставя меток на его могиле, как входит в освободившийся дом и облегченно садится на стул, чтобы перевести дыхание. А потом она достает еду из своего тайника… Нет, не так. Сначала всё же она должна вымыть руки после этой пропастины. Да, она моет руки, с удовольствием их трет полотенцем, чтобы не осталось и пятнышка от этой грязи, а потом достает еду, которая теперь только ее и Макса. Лера сглотнула слюну и почувствовала, что у нее разыгрался аппетит. Сон окончательно покинул ее, и она спустила ноги на холодный пол.

      – Проклятье, как же холодно, – пробурчала она и добавила громко для Джона: – Говорю, холод собачий. Огонь-то разжечь некому. Всё мне надо одной. Всё я должна делать сама. А кто еще? Мужика ведь в доме нет.

      Лера чувствовала, как она закипает и что прямо сейчас выполнит свой план, если Джон что-нибудь ей скажет, но он молчал. Она вышла из спальни и увидела его лежащим на подоконнике. Он уже выкурил свой единственную за этот день сигарету и просто смотрел на что-то из окна. Весь его вид говорил о том, что он ждет от этой жизни уже только одного – спокойствия и тишины.

      – Ты можешь хотя бы огонь развести? – мрачно спросила Лера.

      – Зачем? – отозвался Джон.

      – Затем, что холодно.

      – Солнце уже высоко.

      – Оно нас не согреет. Неужели не ясно?

      – Дай поесть.

      – А у нас есть, что поесть? – язвительно спросила она. – Ты же не нашел работу ни вчера, ни позавчера. Да ты вообще, по-моему, не собираешься ее искать, как я погляжу.

      – Я найду. Я ищу. Дай поесть.

      – Разведи огонь сначала.

      – Сейчас, – неохотно согласился Джон.

      Они оба не двинулись с места, ожидая, кто первым покинет свою позицию. Не выдержали нервы у Джона: он слез с подоконника и ушел за хворостом. Лера с победоносным видом направилась в кухню, чтобы там из тайника в подвале достать немного