Балканский рубеж. Иван Наумов

Деревня за спиной Милича догорала блеклыми январскими дымками. Из-под черепичных крыш сочились ленивые сизые завитки, там и тут, домах в десяти. Не такая уж большая деревня. И сгорели пока не все дома. Сербы из Лешичей должны сами сделать правильные выводы и убраться прочь из Косова, освободить место. Тем, кто поджег деревню, все равно, куда подадутся эти сербы – к родственникам в других краях Югославии, на заработки в сытую Германию или просто на тот свет.

      Умом Милич понимал логику врага, но сердце не соглашалось признать ее человеческой. Разве люди могут такое делать, спрашивал он себя снова и снова. Недоумение. Брезгливое и безысходное недоумение.

      Тропинка к запруде, протоптанная летом, едва угадывалась в присыпанной снегом траве. Милич осторожно откашлялся, прочистил горло, попытался что-то буркнуть себе под нос, но звука по-прежнему не вышло.

      У высоких камышей его встретил Марко Окович, новый криминалист, прибывший всего месяц как взамен погибшему. К счастью, Окович заговорил сам, и Миличу оставалось только кивать.

      – Не сразу нашли, комиссар. За камышом не разглядишь. Псина привела.

      Тропинка петляла по самой кромке воды к полосе чистого речного песка. Милич едва не наступил на собаку. Дворняга дворнягой, хвост в репьях, здоровые уши, коротковатые лапы.

      А потом он увидел девушку. Собака сидела прямо над ее головой и выла, выла, выла, запрокинув голову в серое беспросветное небо.

      Тело лежало в воде у самого берега. Какая славная, подумал Милич, разглядывая лицо девушки. Брови вразлет, нежная кожа, ямочки на щеках. Наверное, нет и двадцати. Не было. И не будет.

      – Опять скальпелем, – сказал Окович. – Разрез ровный, аккуратный. Рука хирурга.

      Милич нагнулся над телом, приподнял окровавленную ткань на животе девушки, обнажил длинную дугу разреза. Собака ненадолго умолкла, посмотрела на Милича, на девушку, лизнула ее в лоб.

      – Если из местных, – продолжал криминалист, – значит, оперировали прямо здесь, в деревне. Изъяты печень и почки. Но тут никаких условий. Ерунда какая-то…

      Ерунда какая-то, механически повторял Милич, возвращаясь по тропинке в деревню. Ерунда еще какая!

      Он откашлялся и попытался произнести это вслух. Невразумительное сипение.

      Куда делся голос? Может быть, все дело в ярости? – подумал Милич. У девчушки были бы такие красивые дети. И муж, и дом, и работа, и заботы. И любящие внуки. И спокойная старость – очень, очень не скоро. Бы! Потому что кто-то решил иначе – и надеется остаться безнаказанным.

      С новым выдохом из груди Милича вырвался угрожающий низкий рык.

      Да, решил он. Пожалуй, все-таки ярость.

* * *

      Войдя в Лешичи, Милич словно провалился во времени на пятьдесят пять лет назад. Тогда разрозненные партизанские группировки наконец-то наладили взаимодействие и понемногу начали выдавливать немцев с Балкан. В феврале сорок четвертого отряд, в котором состоял пятнадцатилетний Драган, спустился с гор и первым вошел в оставленную эсэсовцами деревню. Милич позабыл ее название, но навсегда запомнил то, что там увидел. И это было очень похоже на Лешичи.

      Редкие наносы снега. Дым из-под стрех. Разбросанные тела. Как будто все одновременно бежали в разные стороны, а потом упали. В сорок пятом верилось: сделано все, чтобы такое не повторилось. Но – вот оно снова. Здесь, в Косове, дома.

      Полицейским хватало работы. Приходилось стараться и за пожарных, и за врачей. Из подвального окошка горящего дома только что вытащили пожилого сухопарого мужчину. Милич знал его с незапамятных времен, хотя и не близко. Цветко, школьный учитель. Жив. Повезло.

      Фотограф отщелкивал пленку за пленкой. Вспышка отмечала его скорбный путь.

      Следователь опрашивал местных жительниц. Сбившись в испуганную стайку, они галдели наперебой, и требовалось терпение, чтобы вычленить из их сбивчивых выкриков достоверную информацию.

      – …Вон оттуда, с холмов! Сначала десять, потом еще десять!

      – …Скажешь тоже. Полсотни, не меньше!

      – …Все с пулеметами, пушками!

      С дальнего конца деревни привели под руки полуслепую старуху, уважительно усадили на лавочку у колодца. Милич поспешил к ней, взял ее ладонь в свою.

      – Матушка Божена! Волновался, как вы?

      Она повернулась к нему на звук голоса.

      – Что со мной сделается? Я свое давно отбоялась. А когда страха нет, то и смерть не торопится. – Матушка Божена протянула руку, пригнула Милича к себе, ощупала пальцами его лицо. – И тебя, Драган, она пока сторонится.

      – Правильно делает. Я еще сам за ней поохочусь. Люди сказали, вы видели что-то? – Милич всматривался в ее незрячие белесые глаза.

      – Змеиные времена, Драган! Дурное время, злые вести. Враг перестал прятаться, он больше не боится. Чужое делает своим. Живое делает мертвым. Его провозвестники повсюду. Некому закрыть им дорогу.

      – Что вы видели, матушка Божена? – осторожно спросил Милич.

      – Черная женщина идет впереди, торит